Оптиміст - це песиміст на антидепресантах
Вот незадача...
Есть у меня нечто, набор символов. Не знаю, что с ним делать.
Боюсь, что будет долгостроем. Потому как сущности множатся, и это грозит затянуться до бесконечности.
Поэтому выставляю неоконченное (хоть и не в моих правилах).
С одной стороны, конструктивная критика, с другой - не бросить это все.
И потом, к ДДВ это имеет сомнительное отношение, так что все равно не собиралась никуда выставлять.
Да, у этого текста появилось название.
И да, я знаю, что это практически плагиат.
Но мне нравится.
1
Мириам сидела в небольшой комнатушке, расположенной в дальнем конце коридора. Комната считалась самой дешевой, потому как окна ее выходили прямо на задворки постоялого двора, почти упираясь в стену соседнего здания. Впрочем, она и сама хотела чего-то поменьше и подальше от лестницы, чтобы ее не беспокоили подвыпившие постояльцы.
Сейчас, едва дождавшись рассвета, Мириам писала письмо. Ему, единственному, любимому, который приедет и заберет ее отсюда. Уже бог знает, какое по счету. Деньги, которые она украла у отца, сбегая из дома, заканчивались. Не то, чтобы Мириам была расточительна, она просто не рассчитывала на то, что придется жить только на них так долго. Поначалу она даже пыталась найти работу, но к тяжелому труду она не была привычна, некоторых смущали ее маленькие, изящные, холеные руки, некоторых – дорогие одежды, а теперь, когда ее округлившийся живот было не скрыть никакими ухищрениями, ей и подавно нельзя было рассчитывать на какой-нибудь доход.
Поселяясь в комнату, она сказалась вдовой купца, который затеял опасное предприятие, в которое вложил все свои сбережения, да и сгинул где-то в дороге вместе с деньгами. Старалась поменьше мелькать перед людьми, и даже еду просила приносить в комнату. Молоденькие симпатичные подавальщицы неохотно поднимались на последний этаж, потому как щедрость Мириам не распространялась так далеко, чтобы платить пусть даже мелкую монету сверх заказа. Но повариха Бригитта, не ленилась принести «бедной девочке» ее еду. Мириам даже казалось, что эта старая немка, длинная, как жердь и такая же тощая, не обманулась ее баснями, и понимает всю правду. Особенно, когда в последнее время стала добавлять к скудному заказу то пирожок с кухни, то горсть слив с базара, а то и кусок мяса, за которое наклюкавшийся клиент заплатил, а съесть не осилил. Мириам пыталась отказываться от нечистой еды, но Бригитта печально кивнула на живот:
- Ему все равно. Ты теперь себе не принадлежишь. Не заставляй мальца голодать.
После ее ухода Мириам расплакалась, но мясо съела: это был не самый большой грех после тех, что она уже совершила.
Мириам задумалась, и жирная капля чернил растеклась по строчкам. Что ж, это был знак. Письма бесполезны. Она писала трижды в неделю. И ни на одно не получила ответа.
Медленно и осторожно она поднялась из-за стола и принялась собирать свои пожитки. Их было немного: пара платьев, несколько смен белья. Забрать из дома свои украшения она не решилась, но с памятью о деде, простой подвеской в виде ключа на длинной медной цепочке, расстаться не смогла.
Когда-то давно, когда она была еще совсем маленькой, дед посадил ее к себе на колени и дал этот ключ.
- Держи, милая, - сказал он печально, глядя на нее выцветшими от старости глазами. – Моя дорогая дочь, твоя мама, к сожалению, не смогла подарить нашему роду наследника. Храни это у себя.
И она хранила. Но никогда не носила сама. Дешевая побрякушка вскоре скрылась под грудой драгоценностей, которые дарил единственной дочери удачливый купец, старейшина еврейской общины, но она часто доставала ключ – просто посмотреть и вспомнить о деде.
Сейчас она не смогла оставить его, поэтому свернула цепочку и положила в карман платья. Остальное же собрала в узел и, тяжело переваливаясь, отдыхая после каждого лестничного пролета, отнесла в каморку Бригитте.
Старуха все поняла с одного взгляда:
- Не ходила бы ты никуда, девочка! Не хочешь оставаться тут – давай уедем в деревню. Назову тебя своей вдовой племянницей, будем жить в маленьком домике – у меня денег хватит купить.
Мириам только неловко обняла тощие плечи поварихи и ушла поскорей, пока не разрыдалась.
Добраться до нужного дома Мириам смогла только к вечеру.
Она расспрашивала прохожих, те сначала окидывали взглядом ее округлую фигуру, после чего смотрели жалостно, но направление указывали.
Нужный дом находился в самом конце улицы, у пустыря. И встретил Мириам пустыми глазницами разбитых окон и заколоченной дверью. Здесь закончились все ее иллюзии. Сама не понимая для чего, она обошла дом, нашла вход для прислуги и зашла в пустые комнаты, полные мусора и хлама. Опустившись прямо на пол, она прислонилась к холодной стене и разрыдалась. Рыдала она долго, горько, оплакивая свою глупость, беспечность и всю свою жизнь, которая отныне не имела никакого смысла. Оставалось надеяться, что у нее хватит сил добраться до Тибра, чтобы его грязные зловонные воды приняли еще один грех на ее душу.
Мириам рыдала, пока не уснула.
Разбудил ее какой-то шум. Из ее угла никого не было видно, но хорошо были слышны голоса подростков, сетовавших, что в этот раз совсем нет почты, чтобы отнести ее старому Паоло и получить свою награду. Они бахвалились перед какой-то девчонкой, судя по голосу – ровесницей, выхваляясь, что зарабатывают деньги, доставляя письма, приходящие в этот заброшенный дом, по другому адресу.
- Честное слово, Луиза! – ломким голосом убеждал даму один из них, - Сюда приносят письма, а мы их собираем и относим Паоло, а он нам денег дает!
- Никакого воровства! – подхватил второй. – Это честные деньги!
- Так я вам и поверила! – фыркала девчонка. – Врете вы все! И про деньги, и про заработок. Украли, небось, и ленты, и гребень.
- Ну, вот хочешь – сама с нами сходишь в следующий раз! Тут недалеко – к дому Ровере.
Ребятня вышла из дома, продолжая уговаривать принципиальную девицу.
Мириам утерла слезы. Возможно, не все еще потеряно. Ее Паоло, возможно, просто служит в доме Ровере, ведь детям любой взрослый кажется стариком. Возможно, просто хозяин не отпускает его. И у Мириам еще есть шанс встретиться с возлюбленным.
Конечно же, когда Мириам у парадного входа виллы Ровере попросила позвать Паоло, ее подняли на смех и прогнали, крича вслед обидные прозвища и бранные слова.
Она долго разглядывала дом то из-за угла, то с противоположной стороны улицы, но в конце концов пошла ко входу для прислуги. Там удача улыбнулась Мириам, казалось, ангел вел ее за руку: задние ворота были распахнуты, в них как раз въезжал воз с дровами, за которым Мириам проскользнула вовнутрь. Дальше все было просто: она знала устройство богатых домов не понаслышке – тут надо было идти с уверенным видом, не оглядываясь, будто знаешь куда. И она шла. По суете можно было предположить, что хозяин только отужинал. Ее Паоло был учтив, воспитан и образован, так что вряд ли его стоило искать среди простой прислуги. Возможно, он был деловодом, экономом или секретарем.
Наблюдая за перемещениями слуг и прислушиваясь к шуму за дверями, она наконец-то отыскала нужную, за которой прислуга интересовалась у хозяина, не надо ли ему чего-то еще.
Родной и любимый голос отвечал, что все могут быть свободны.
Мириам спряталась во мраке коридора, пережидая, пока выйдет слуга, а затем толкнула дверь.
Небольшую гостиную освещали свечи, у камина стояла пара кресел, повернутых спинками к дверям. В одном из них, должно быть, сидел сейчас тот, ради кого она опозорила семью, которому отдала свою честь, от которого сейчас зависела ее жизнь.
- Паоло… - сдавленно прошептала она.
Два кресла скрипнули одновременно и на бедную Мириам уставились два одинаковых лица с одинаковым выражением недоумения.
- Ты? – ударил с обеих сторон вопрос.
Они еще что-то говорили, задавали вопросы, а Мириам переводила взгляд с одного лица на другое, ноги ее подкосились, в глазах потемнело и живот скрутило судорогой.
- Мерзость, - резюмировал Алехандро, глядя на корчащуюся у его ног женщину.
- Вели убрать это! – надменно указал на нее носком туфли Франческо.
Франческо был старше всего на десять минут, но всегда держал себя с Алехандро покровительственно, будто и в самом деле был старшим братом. Алехандро вспыхнул, но сдержался. В конце концов, у них была общая цель. И ее достижение стоило небольших неудобств. На звон колокольчика явился Бертуччо.
- Избавься от этого! – кивнул Алехандро на Мириам.
Франческо вернулся в кресло к своему бокалу.
- Как пожелаете? – с поклоном равнодушно спросил слуга.
- Любым способом. Я больше никогда не хочу ее видеть.
- Как пожелаете! – еще ниже поклонился Бертуччо, с неожиданной силой подхватил Мириам и унес из комнаты.
Алехандро вернулся в свое кресло:
- Зря ты уговорил меня на это, - хмыкнул он. – Ты хочешь, чтобы после этого зрелища я поверил, что женщины и в самом деле лучше? С ней, конечно, было занимательно, но с мальчиками не бывает последствий. Тебе-то самому хоть понравилось? Или от этой бестолковки совсем никакой пользы?
Франческо равнодушно пожал плечами и через минуту оба вернулись к прерванному разговору.
2Власть была желанной мечтой и заветной целью братьев делла Ровере всегда. Сам Алехандро не помнил времени, когда не представлял вершителем судеб. С нежного возраста, когда прочим детям было достаточно игры в лихих разбойников, отважных мореплавателей или хотя бы бравых солдат, Франческо и Алехандро играли в полководцев, королей и принцев. Став старше, они весьма расстроились, узнав, что путь к королевской власти им заказан. Конечно, можно было удачно жениться, объединить земли и хозяйствовать по мере сил, но не к этому стремились их души. Власть, абсолютная и безграничная, манила с неодолимой силой. Впрочем, было небольшое отличие. Если Алехандро привлекали выгоды, которые давала власть, то Франческо восторгала сама мысль повелевать и менять мир одним словом.
Неизвестно, во что бы вылилась эта одержимость, если бы однажды подростком Франческо не понял, что есть в мире власть, перед которой преклоняют колени монархи, границы которой не зависят от межевых столбов государств. Власть Божья. Абсолютная.
Осознание пришло к нему в момент, когда братья резвились в речке. Простое решение поразило его настолько, что на какой-то миг он перестал дышать и двигаться, за что и поплатился: его тут же подхватило течением, завертело и начало затягивать на дно.
Франческо испугался, начал беспорядочно барахтаться, все глубже погружаясь в воду. Но потом, коснувшись ногами дна, он расслабился, оттолкнулся и отдался на волю течения, загадав, что если Господь к ним благосклонен, то не позволит утонуть будущему Его наместнику на земле и главе Святой Церкви.
Алехандро почти не умел плавать, поэтому, когда увидел, что брат тонет, то кинулся не спасать, а за подмогой. К счастью, недалеко на мостках полоскали белье прачки, они и помогли выбраться мальчику из воды.
Уже дома, когда он был вытерт, переодет, напоен теплым разбавленным вином и уложен в постель, а Алехандро получил пару оплеух от перепуганной матери, Франческо путанно и непонятно изложил свой план брату.
- Да ты, верно, рехнулся! – рассмеялся в ответ Алехандро. – Ты часом головой о камень под водой не стукнулся? Как ты сможешь стать богом?
- Не стать богом, недоумок, - рассердился раздраженный непонятливостью брата Франческо. – А заполучить божью власть. Для этого мне надо просто стать Папой Римским.
- А чего это тебе?! – тут же возмутился Алехандро.
- Потому, что это все я придумал, - ответил Франческо.
И Алехандро согласился – ведь это было честно. Зато Франческо пообещал сделать Алехандро самым главным кардиналом и своим первым помощником. На том и порешили.
Быть на побегушках у Франческо раздражало Алехандро, но путь к избранной ими вершине был непрост и требовал порой решительных поступков, а Франческо вбил себе в голову, что руки претендента на престол Святого Петра должны быть чисты. Так что той грязной работой, которую нельзя было поручить чужим, приходилось заниматься Алехандро. Это раздражало. Это злило. Он постепенно превращался в тень брата, рискуя исчезнуть вовсе. Франческо все больше отдалялся от брата, чему немало способствовала новая компания, с которой он связался. Они называли себя Сынами Митры и, по мнению Алехандро, настолько впали в мистическую ересь, что совершенно оторвались от реального мира. А Алехандро любил этот реальный мир со всеми его интригами, удовольствиями и пороками.
Но даже больше всяких мистических глупостей злило то, что у Франческо от Алехандро появились какие-то тайны. Со своими новыми друзьями они шептались о каких-то ключах, книге и небесном своде. Алехандро казалось, что Сыны Митры заморочили голову Франческо и пытаются занять его законное место рядом с братом. Алехандро из обрывков фраз и оговорок сделал для себя кое-какие выводы. И они ему не понравились. Оставалось надеяться, что брат не отойдет от намеченного плана. А уж Алехандро постарается получить от мира сполна.
3Шесть лет спустя братья Ровере не то чтобы совсем забыли интрижку с соблазненной ими дочерью еврейского купца, просто эта история была погребена под другими, более важными для них событиями.
Алехандро после успешно выполненного очередного поручения брата, решил, что заслужил отдых по своему вкусу.
Зайдя в знакомое заведение, он был немедленно опознан как постоянный и уважаемый клиент, и препровождён в отдельный кабинет с винами, закусками и роскошным ложем.
- Желаете чего-то определенного, синьор? – низко поклонился хозяин.
- Я устал, милейший. Хочу расслабиться и отдохнуть душой и телом.
- У меня есть кое-что для вас, синьор.
Хозяин исчез ненадолго и вернулся, подталкивая впереди себя тоненького чернявого мальчика с огромными печальными глазами и бесшумно вышел.
Алехандро рассматривал мальчика и не мог понять своих ощущений. Ребенок был красив. Красив какой-то взрослой красотой, совершенно не похожей детскую припухлость, розовость и круглощекость. Он был тонкокостным, но не тощим. Смотрел спокойно, не пытался заглянуть клиенту в глаза, но и не отводил взгляда.
Он безусловно был привлекателен, но не вызывал у Ровере желания – Алехандро любил мальчиков повзрослее и поопытнее. А вот такие невинные херувимчики Алехандро не привлекали абсолютно. Впрочем, хозяин мог этого и не знать, ведь во всякий свой визит сюда Ровере выбирал мальчиков посвежее.
- Подойди, мальчик мой.
Ребенок сделал пару шагов вперед.
- Как тебя зовут?
- Джироламо, синьор. Но вы можете называть меня как вам удобно.
В голосе мальчика не было угодливости и лести, изобличавших опыт, но и не было страха неизвестности первого раза. Это показалось Алехандро забавным. Ему стало интересно.
- Давно ты здесь, Джироламо?
- Сколько себя помню, синьор.
- Вот как? – Алехандро и вправду был удивлен. – Так у тебя уже есть опыт общения с клиентами?
- Нет, синьор.
Мальчик покраснел, его губы дрогнули, и в этот момент Алехандро понял, почему мальчишка кажется ему таким знакомым. Он вспомнил эти скорбные темные глаза совсем на другом лице, эти дрожащие губы и румянец, легко заливавший щеки. Не так уж много было в его жизни женщин.
Ровере продолжал расспрашивать мальчишку:
- Что ты умеешь?
Джироламо замялся:
- Одна из здешних девушек научила меня делать восточный массаж – правильно ходить человеку по спине. Это считается?
- Меня не интересуют твои навыки любовника.
С явным облегчением мальчик бодро отрапортовал:
- Я умею стирать, чистить одежду и обувь, хозяин говорит, что на рынке я прекрасно выбираю рыбу и овощи, а на хороший мед у меня абсолютное чутье, так синьор Джакоппо говорит, хоть я мед и не оч…
Алехандро расхохотался.
- Господь милосердный, что ж за ягненка мне подсунули! – сквозь смех проговорил он. – Чем еще порадуешь, любовничек?
Мальчик насупился, посерьезнел, но ответил:
- Умею читать, писать, считать.
- Откуда такие познания?
- Считать меня учил хозяин, синьор Джакоппо, когда начал самого посылать за покупками, читать – от скуки синьор Пако, тот, который на входе стоит. А писать я сам научился.
- Как ты оказался тут?
Джироламо пожал плечами.
- Я не помню. Синьор Джакоппо говорит, что я тут родился у одной из его... - мальчик запнулся, - девушек.
- А чем ты занимался до сих пор?
- Убирал комнаты, носил дрова, воду, помогал на кухне – много чего.
- Почему тебя сегодня отправили ко мне?
- Хозяин сказал, что мне пора зарабатывать что-то для заведения, а не просто проедать харчи.
- И ты согласился?
- Мне сказали, что у меня нет другого выбора, кроме как стать… как моя мать… - мальчик смешался, не решаясь выговорить гнусное слово в адрес матери.
- А где она теперь?
- Мне сказали, что она умерла.
Алехандро окончательно принял решение.
- Позови своего хозяина, Джироламо!
Мальчик поднял на него встревоженные глаза:
- Я вам не понравился, синьор?
- Напротив, малыш, напротив, - задумчиво пробормотал Алехандро.
Джироламо бесшумной тенью выскользнул за дверь и буквально через пару минут вернулся, едва поспевая за всполошенным хозяином.
- Синьор, мальчик сказал, вы хотели меня видеть… - взволнованно начал он.
- Я забираю его! – резко прервал Алехандро. – Называй цену!
Шокированный хозяин озадаченно молчал. Непростой нрав богатого клиента был хорошо ему известен. Так что заломить цену – это еще не означало ее получить. Продавать же мальца задешево тоже не хотелось, хоть и сомнительно было найти желающих на его тощие кости да длинный нос.
Делла Ровере выждал с минуту, после чего швырнул кошель Джакоппо:
- Полагаю этого достаточно.
Джакоппо с низким поклоном удалился, молясь про себя всем святым, что дело закончилось кошелем, сколько бы в нем ни было.
4Франческо делла Ровере был не в настроении. Его любовница сегодня сообщила, что снова ждет ребенка. Уже второго.
Франческо воспринимал беременность как неизбежное зло, как нечто, такое же незыблемое, как регулярные женские недомогания, тяга к тряпкам и побрякушкам, капризы и непременные признания в любви в самое неподходящее время. Глядя на свою первую новорожденную дочь, он искренне недоумевал, как можно что-то, кроме гадливости, испытывать к этому орущему комку багровой плоти. Впрочем, сейчас, когда девочка подросла, она стала забавной и хорошенькой. Она, как и мамаша, мило щебечет о своих детских глупостях и с таким же восторгом принимает безделушки в подарок. Несколько лет назад Франческо поймал себя на мысли, что хорошо бы иметь наследника, но тут же отмел ее, как неразумную в свете того будущего, которое он избрал для себя. Так что на данный момент беременность любовницы означала только то, что его донна Белла какое-то время не сможет дарить ему ласки в постели.
Едва увидев Джироламо, Франческо скривился.
- Зачем ты привел в мой дом своего ублюдка? – в отличие от Алехандро, Франческо не за чем было даже и пытаться вспомнить мать мальчика – его сходство со стоявшим рядом Алехандро не оставляло сомнений в родстве.
- Твой дом?! – вспыхнул Алехандро. – Это такой же твой дом, как и мой! Впрочем, как и ублюдок: его мамашу ты трахал почаще, чем я! И вообще связаться с ней было твоей идеей! Теперь уже и сам дьявол не разберет, кто из нас его отец!
- Я думал, твой Бертуччо решил эту проблему. Или ты обнаружил недочет в работе и решил исправить его сам? Но зачем тащить его в дом? Или ты хотел сначала его трахнуть?
Лицо Алехандро побагровело.
Джироламо юркой змейкой утек за дверь. За последние часы и так было слишком много потрясений. А уж такой скандал ребенку было тяжело пережить. Надо же, двое взрослых мужчин спорят из-за него! Опять он оказался виноват. У Джакоппо все шпыняли его, что он испоганил жизнь своей матери. Это не удивляло – ребенок для шлюхи обуза, так что он совсем не осуждал мать, забывшую о его существовании. Спасибо, хоть оставила память о себе. Джироламо через грубую ткань рубахи сжал дешевую подвеску на медной цепочке, на которую не позарился бы и самый неприхотливый воришка. И вот опять он виноват в семейном скандале. Впрочем, не удивительно – кому нужен шлюхин сын? Мальчик вжался в нишу напротив двери, ожидая, когда пройдет кто-то из прислуги, чтобы попросить вывести его из дома. Но прислуга не торопилась к эпицентру скандала.
Дверь отворилась от пинка, Алехандро широким шагом подлетел к Джироламо, ухватил его за плечо и поволок за собой.
Оказавшись в своих покоях, он с остервенением затряс колокольчик, отшвырнув мальчишку. Джироламо попятился и затаился в углу.
На зов появился Бертуччо.
Взбешенный Алехандро взревел:
- Я велел тебе избавиться от проблемы! – наступая, брызгал он слюной, тыча пальцем себе за спину, где должен был находиться ребенок. – Я сказал, что не хочу это видеть! Так ты выполняешь мои приказы?!
В руке Алехандро блеснуло тонко лезвие, одним движением он вонзил его в побледневшего слугу, который и не думал защищаться или бежать. Случайно Джироламо пошевельнулся и под ним визгливо скрипнула половица. С окровавленным клинком Алехандро обернулся, намереваясь прикончить и мальчишку, и замер. На лице мальчика не было ожидаемого ужаса. Но не было и болезненного любопытства, с которым сам Алехандро наблюдал бы подобную сцену в его возрасте. Мальчик был спокоен. Он не боялся смерти. Он уже умер где-то там, в своих мыслях, и теперь просто ждал неизбежного. В его глазах, казавшихся огромными в темном углу, не отражались даже язычки пламени свечей.
Это безусловное приятие обстоятельств натолкнуло Алехандро на какое-то подобие идеи, которая еще толком не успела сформироваться.
- Ты не боишься? – спросил он.
- Нет, синьор, - тихо, но четко ответил Джироламо.
- Почему?
- Ваше право, синьор. Вы купили меня у хозяина, а значит, моя жизнь принадлежит теперь вам.
- И ты не попытаешься как-то изменить?... – Алехандро небрежно взмахнул рукой.
Будь Джироламо старше, он непременно бы объяснил, что люди, убивающие в состоянии аффекта, крушат все вокруг, не слыша мольбы и не имея сострадания. Но уж если человек ведет беседу с потенциальной жертвой, то он уже принял решение, даже если сам пока еще не осознал этого.
Но поскольку у Джироламо не было ни опыта, ни умения складно выражать такие сложные мысли, то он просто помотал головой.
- Вот как… - хмыкнул Алехандро. – И ты не хочешь попытаться? Упасть на колени, молить меня пощадить твою юную жизнь? – спросил он, вытирая кровь с руки о бархатное покрывало с кресла. Казалось, на этом было сосредоточено все его внимание, но секундное замешательство, вздрогнувшие плечи, чуть поджавшиеся губы перед кратким «нет» сказали о многом.
- Ты считаешь, я несправедлив к Бертуччо? – продолжил лехандол.
- Справедливы, синьор. Он не выполнил вашего приказа. Вы вправе его наказывать.
- Даже если своим проступком спас тебе жизнь?
Джироламо задумался на мгновенье и, осторожно подбирая слова, ответил:
- Я благодарен ему за это.
Сиплый звук судорожного вздоха прервал их разговор. Бертуччо был еще жив.
- Найди прислугу – велел Алехандро. - Пусть принесут мне воды для умывания. И уберут его. Вели позвать лекаря, - Алехандро устало опустился в кресло.
Джироламо исчез за дверью. Через час он бесшумно появился вновь и доложил:
- Жизнь Бертуччо вне опасности, но лекарь сказал, что ему можно вставать только через несколько недель.
Алехандро вперил в Джироламо тяжелый взгляд:
- А если бы я велел тебе добить его?
- Боюсь, я не смог бы этого сделать, синьор.
- Из благодарности?
- Нет, синьор. У меня не хватило бы сил убить взрослого человека.
Алехандро улыбнулся, идея начала обретать формы.
5Пока Алехандро размышлял, с какой стороны ему подступиться к воплощению своей идеи, Джироламо болтался в доме братьев Ровере, помогая то там, то сям, и стараясь пореже попадаться на глаза хозяевам. Кормился на кухне, спал тут же, при кухне, в чулане на тюфяке, выделенном сердобольной кухаркой. Она жалела маленького, худенького большеглазого мальчика и все старалась накормить его, подкладывая куски повкуснее. Тяжко вздыхала, сетуя, что даже котенок ест больше, и поглаживала теплой рукой тоненькое плечико.
Но вскоре случилось неизбежное.
О возвращении синьора Франческо оповестил недовольный рык и звук пощечины недостаточно расторопной на его взгляд прислуге.
Франческо делла Ровере имел полное право быть в гневе – тщательно спланированная афера провалилась, отбросив его назад на пути к Папскому престолу. Самое неприятное в этом было то, что Алехандро предупреждал брата о возможных рисках, но Франческо счел более разумным положиться на своих новых союзников – Сынов Митры. Союзники же в трудную минуту отказали Франческо в поддержке, бросив все силы на поиски ключа от Небесного Свода, которые тоже ни к чему не привели. Были сведения, что ключом владел старый еврей из римской общины, но он давно умер, а кому был передан ключ, выяснить не удалось.
В самом грозном настроении тяжело шагал по особняку Франческо делла Ровере. Привычные к гневу господ, слуги шмыгали по дому вдвое быстрее, стараясь при этом быть как можно менее заметными. В этот момент Джироламо имел несчастье попасться на глаза разгневанному синьору. Мальчишка тут же был схвачен з шкирку, и Франческо поволок его к Алехандро.
- Какого хрена все еще делает твой грязный ублюдок в моем доме? – загремел закаленный проповедями голос.
- Наш дом. И наш ублюдок, - не выпуская из пальцев бокала с вином, с нажимом ответил Алехандро.
- Помнится, дорогой братец, - змеей прошипел Франческо, - ты обещал, что последствия этой истории никогда больше нас не побеспокоят.
Это «нас» Франческо выделил так же, как минуту до этого – Алехандро.
- Я начинаю сомневаться, - продолжил он, - что ты вообще способен на что-то, кроме как хлестать вино и трахать своих мальчиков!
- То-то я смотрю, твои новые друзья справляются куда как лучше, - съязвил в ответ Алехандро. – А мальчики, во всяком случае, не беременеют…
Джироламо убежал из комнаты сразу же, как только цепкие пальцы Франческо выпустили его одежду. Помчался изо всех сил к кухарке, спрятался в углу кухни. Больше всего на свете ему хотелось зарыться в ее юбки, спрятаться в них от всего мира и чтобы теплая шершавая ладонь оглаживала его спину, а мягкий грудной голос произносил какие-то слова, в смысл которых не надо было бы вслушиваться. Но перепуганная ссорой кухарка была занята ужином, и Джироламо был ей благодарен уже за то, что не выгнала из кухни, где он и досидел до момента, когда Алехандро потребовал его к себе.
Дрожащий Джироламо подумал, что его выставят вон сейчас же, и уже прикидывал, куда он мог бы пойти, чтобы не возвращаться в бордель. С похолодевшими мокрыми ладонями пришло осознание, что он никого не знает в этом огромном чужом городе и ничего толком не умеет. За несколько коротких минут, пока он бежал от кухни до кабинета Алехандро, мальчик успел мысленно прожить скудный остаток своей жизни на улице, в нищете и лишениях, пока его не убьет какая-нибудь болезнь, голод или злой человек. А еще попутно с детской непосредственностью он успел пообещать Господу, что если Он отведет угрозу жизни на улице, то Джироламо обязательно выучится чему-нибудь, чтобы быть полезным в доме.
К счастью, Алехандро коротко велел Джироламо собираться и ехать с ним. Мальчик помчался собирать свои скромные пожитки, даже не удосужившись выяснить, куда собственно благодетель собирается везти его.
Взаимное недовольство, тайны Франческо и своеобразные пристрастия Алехандро, попытки одного помыкать вторым – все это возможно, и не привело бы к разрыву отношений между братьями. Если бы они по-прежнему были уверены друг в друге, как тогда, когда был заключен их нелепый детский договор, которого они придерживались со странным упорством до недавнего времени. Однако Сынов Митры не устраивала чья-то тень за спиной Понтифика, кроме их собственной. Слово там, недоуменно изогнутая бровь над густо насурьмленными глазами тут, вскользь брошенная шутка – и вот уже Франческо вместо родного брата, опоры и поддержки, видит жестокого, развратного любителя выпить, не особо пекущегося о будущем. Такой только помешает на пути к высшей цели.
Алехандро же, каким-то внутренним чутьем ощущая это недовольство и раздражение, видел, к чему склоняют его брата Сыны Митры. И все же он надеялся, что брат не предаст и не бросит. Впрочем, с каждым днем надежды на это оставалось все меньше. Становилось очевидно, что досадную помеху в виде Алехандро терпят только потому, что не хотят марать руки в грязных делишках.
Нить, некогда связывавшая братьев, становилась все тоньше, разрыв был неминуем. Обоим не доставало только повода.
Однако Джироламо своим детским разумом решил, что именно он стал причиной разлада между братьями и корил себя в этом. В его понимании Алехандро был благороднейшим и великодушнейшим из смертных потому, что не только не убил или не выкинул Джироламо на улицу как причину раздора, но и забрал с собой от страшного дяди.
Бедный мальчик давно решил для себя, что Алехандро его настоящий отец. И его, выросшего в борделе, ничуть не смущало, что оба брата спали с его матерью. В его реальности это было делом обычным.
6Они подъехали к вилле поздно ночью, переполошив спящую прислугу. Алехандро быстрой поступью скрылся в кабинете. Хорошо зная нравы господ, туда тут же направился молоденький служка с кувшином вина. Однако, вопреки ожиданиям, он вышел через минуту. Хозяин потребовал еще вина, фруктов, сыра и чтобы никто не смел даже мимо его двери проходить, пока он не позовет.
Если бы кто-то все же решился заглянуть в кабинет к Алехандро, то увидел бы, что тот просидел почти до рассвета, слепо нашаривая то вино, то еду и напряженно о чем-то думая, уставившись в пустой камин, пока сон не сморил его. Проснувшись от зыбкого забытья с первыми лучами следующего дня, он долго вертел в руках перо, но все же написал четыре письма, которые тут же отправил с гонцами. Письма были запечатаны личной печатью Франческо делла Ровере.
До вечера Алехандро не показывался из своего кабинета, что-то записывая или чертя на клочках бумаги, часть из которых тут же сжигал, а другую прятал в потайной ящик стола.
К вечеру явились гонцы с ответами.
Наскоро пробежав глазами три письма и несколько раз внимательно перечитав четвертое, он хмыкнул:
- А ведь может и получиться! – и с довольной улыбкой завалился в постель до следующего утра.
Всю следующую неделю Алехандро разбирал какие-то бумаги, по многу раз перекладывая их на столе, креслах и даже на полу, словно пытаясь составить какой-то сложный пасьянс по одному ему известным правилам.
В итоге часть отправилась на свои места в ящики стола и секретера, часть надежно укрылась в тайнике, некоторые были отправлены с посыльными, снабженные запиской с просьбой сохранить до нужного времени и все той же именной печатью Франческо, но большая часть отправилась в огонь.
Волосы Алехандро свалялись, глаза воспалились от бессонницы, но к концу недели он был похож на кота, которому удалось не только спереть кус мяса, но и сожрать его безнаказанно. В его глазах поселился какой-то дьявольский блеск. Еще несколько дней он отсыпался и приводил себя в порядок, а затем поехал к брату в город. Мириться.
Франческо принял Алехандро сразу и без разговоров. О чем они говорили в кабинете никому не известно. Дважды Франческо вызывал прислугу – принести ужин и зажечь камин и свечи. Оба раза братья сидели молча каждый в своем кресле, глубоко задумавшись.
Франческо также в молчании проводил брата до двери и крепко обнял на прощанье.
Алехандро уехал. А на следующий день Франческо начал ремонт: убрал второй кабинет, спальню брата переделал под гостевую комнату, и даже у камина стояло только одно кресло. Никто теперь не сказал бы, что в доме когда-то было два хозяина. И уж точно никто не обратил внимания, что при чистке камина вместе с золой выгребли оплавленный кусок металла, в который превратилась именная печать Алехандро делла Ровере.
Было похоже, что братья Ровере пришли к миру и согласию. Алехандро поселился за городом и покидал дом только для редких прогулок в саду, принимая меж тем почту и немногочисленных гонцов. Впрочем, по некоторым, особо деликатным, вопросам приходилось хлопотать самому.
Но если раньше его участие в планах брата ограничивалось исполнением приказов Франческо, то теперь он сам пытался повлиять на течение дел и даже высказал несколько весьма здравых идей, которые тут же принялся реализовывать. Как оказалось, Алехандро был прав, от Сынов Митры, при всех их грандиозных обещаниях и туманных намеках, было мало толку в случаях, когда надо было действовать силой или хитростью, а то и тем, и другим сразу.
Впрочем, определенная польза была и от них. Совсем скоро в Вечном Городе стали забывать о существовании второго Ровере. Странное дело, никто не подчищал церковные книги, никто не запугивал и не подкупал, но уже через полгода об Алехандро никто не вспоминал.
Еще через год с именем делла Ровере связывали только молодого амбициозного кардинала Франческо.
Идея, еще недавно своей бесформенностью будоражащая мысли Алехандро, обрела плоть и оказалась весьма реально достижимой целью.
7Пару дней спустя Алехандро прогуливался по парку и забрел в часовню, которую давно забросили господа и посещала только прислуга. Алехандро вошел и оглянулся так, как оглядывается в только что купленном доме новый господин – уверенно окидывая взглядом все закоулки, осознавая, что он теперь тут хозяин и все подвластно слову его. Часовенка была прелестна и более напоминала резную шкатулку, нежели храм. Она была высокой, с ажурными окнами, забранными витражами. Витражи разбрасывали по крохотному помещению золотые, охряные и багровые блики, что не добавляло часовне ни торжественности, ни мрачности, а как раз напротив, наполняло ее ощущением радости, покоя и простора. Как будто не было стен, а была только зелень парка и солнечные зайчики, прыгающие в листве. Птицы, водившиеся в парке в изобилии, казалось чирикали в самой церкви (впрочем, возможно, пара-тройка воробьев и залетели в часовню), а солнце, поливавшее прихожан сверху, высвечивало в их волосах сияющие нимбы, делая их похожими на святых или ангелов.
Когда глаза Алехандро привыкли к освещению часовни, до него донесся тихий шепот, чуть громче дыхания. Упрямое солнце пыталось вызолотить чернявую макушку юного Джироламо, который стоял на коленях, зажмурившись и стиснув кулаки, и молился так искренне и истово, что не замечал ничего вокруг. И столько страсти и веры было в этой молитве, что даже Алехандро, для которого вера была пустым словом, а молитва – бессмысленным ритуалом, замер.
Почуяв чье-то присутствие, Джироламо прервался и открыл глаза.
- О чем ты так прилежно молился, дитя моё?
На минуту Джироламо спрятал глаза под ресницами. По лицу мальчика было видно, что в любой другой ситуации он постарался бы соврать или уйти от ответа. Однако в лицо Алехандро он посмотрел твердо и уверенно.
- О вас, синьор, - ответил он спокойно. – Я молился о вашем здравии и благоденствии и благодарил Господа за то, что Он поставил вас на моем пути.
Ровере расхохотался.
- Да, с таким заступником моей душе ничего не угрожает, - сказал он насмешливо. - Но ты просил о чем-то? – Алехандро и сам не понимал, зачем он так подробно расспрашивает мальца. – Я слышал просьбу о наставлении…
- Да, - чуть поколебавшись, ответил Джироламо. – Я дал обещание и хотел бы исполнить его, но не знаю как.
- Что же ты пообещал? – полюбопытствовал Алехандро.
Он уже был готов услышать какую-нибудь детскую чепуху, но Джироламо без колебаний выпалил:
- Стать вам полезным.
Ровере разглядывал щуплые плечи, тонкие птичьи запястья, длинный нос и уже собирался сказать что-то резкое, дабы осадить мальчишку, вдруг решившего, что он может понадобиться Алехандро. И на языке уже вертелась почти сложившаяся фраза о сопливых помощниках, место которым на кухне, но вдруг новая идея вспыхнула в его голове.
- А ведь можно и попробовать… - пробормотал Алехандро, пристальней разглядывая свое недавнее приобретение.
8
Алехандро и вправду не помешал бы помощник - что-то вроде личного секретаря для особых поручений. А их предвидится немало. Уже сейчас был бы нужен такой человек, который стал бы тенью Алехандро, был бы его глазами, ушами, руками и клинком. Алехандро усмехнулся – он хотел себе своего Алехандро. Но почему бы и нет?
Почему бы не выковать из случайного найденыша себе наперсника? Верного, преданного и послушного, как пес. А уж то, чтобы у пса и мысли не было цапнуть хозяйскую руку, - вопрос дрессировки.
Перво-наперво нужно было обезопасить своего будущего пса от соблазнов.
Чем можно купить чужую верность? Алехандро знал это, пожалуй, лучше многих.
Тот, кто считает, что человека можно купить деньгами, ничего не смыслит в подкупе. Почти никому не нужны деньги ради самих денег, всегда человек хочет что-то получить на эти деньги. Запретные либо просто недоступные удовольствия, славу и почести, знания – это для тех, кто считает себя выше мирской суеты. Никто не должен суметь предложить молодому Риарио больше, чем он уже имел.
Можно, конечно, человека и запугать.
Но его пес будет бояться только одного человека во всем мире.
С того самого дня в загородном доме к Джироламо вся прислуга относилась с почтением, лишь немногим уступающим хозяину дома. Все, от горничной до конюха, были предупреждены, что любой косой взгляд в сторону юного господина приведет к немедленному расчету, не говоря уже о сплетнях или шепотках за его спиной. За первый год прислуга сменилась трижды, но те, кто остался, обращались с мальчиком так, как не снилось наследным принцам. Первое время это очень смущало ребенка.
- Привыкай! – добродушно посмеивался Алехандро. – Ты теперь благородный господин!
Все самые изысканные блюда, самые хитроумные рецепты, самые экзотические продукты бывали на столе Джироламо так часто, что успевали стать привычными.
Его одежда и обувь всегда были сшита лучшими мастерами из лучших материалов и всегда точно по мерке.
Алехандро иногда посмеивался, что роди Мириам дочь, а не сына, то он бы разорился на тряпках, благовониях и драгоценностях, к которым Джироламо оказался равнодушен. Мальчик с удовольствием носил удобную и добротную одежду, но был холоден к моде, из украшений носил только свой странный ключ. К нему после Большого Крещения добавился крестик да обсидиановые четки, подаренные Алехандро.
Алехандро часто дарил мальчишке драгоценности, тот горячо благодарил, восхищался и складывал в шкатулку, не проявляя к ним большого интереса.
Какое-то время спустя Джироламо начал получать карманные деньги, но к удовлетворению Алехандро, почти не тратил их. Наигравшись за пару дней в новую забаву – походы в лавку, Джироламо понял, что нет ничего, чего он бы не мог получить дома, особо не заботясь выбором и поисками нужного товара. Так что в итоге исправно выдаваемые деньги оседали все в той же шкатулке и тратились либо на ерунду типа лекаря для больного сына горничной, либо на подарки к праздникам самому Алехандро.
Возможно, педагогические методы старшего Ровере кое-кто мог бы счесть сомнительными, и другой ребенок вырос бы избалованным и капризным, но с Джироламо они сработали именно так, как того хотел Алехандро. Не испытывая ни в чем недостатка, получая нужное раньше, чем даже попросит, Джироламо рос в умеренности, не видя необходимости требовать чего-то сверх необходимого. В то же время он привык к изысканной пище, дорогой одежде и постоянной возможности получить практически все, что пожелает, искренне недоумевая, когда другие кичились тем, что он считал обыденным. И если вначале это было просто недоумением, то со временем оно переросло в некоторое пренебрежение и даже осознание собственного превосходства.
Любой другой ребенок счел бы адом обучение наукам, искусству, этикету, танцам, фехтованию, юриспруденции и закону Божьему, боевым искусствам, лекарскому делу – всему, что положено знать отпрыску благородного дома и еще сверх того. Но Джироламо был счастлив: он уверовал, что бог услышал его молитвы, и теперь старался изо всех сил, чтобы порадовать опекуна. Кроме того, мальчик хорошо помнил родной бордель и боялся, что в случае неудачи Алехандро разочаруется и вернет его туда.
Обучение давалось Джироламо не без труда, однако живой ум и природная любознательность позволяли сохранить интерес к обучению, даже если оно требовало усилий.
Впрочем, вдохновлённый примерами библейских героев, Джироламо воспринимал трудности как стезю испытаний, посланную ему богом, и в немногие свободные минуты искренне молился в старой часовне.
Со стороны могло показаться, что Алехандро совсем не интересуется Джироламо: едва ли раз в неделю, по воскресеньям, когда они обедали вместе, не забывал спросить о его занятиях. Но Ровере внимательно следил за обучением мальчика, подробно допрашивая учителей об успехах и особо – о неудачах.
Старательность Джироламо его радовала, как и абсолютная всеядность и равные способности как к наукам, так и к физическим упражнениям. Лицо Алехандро озаряла довольная сытая улыбка, и он звал Джироламо сыном, если был им доволен или племянником, если успехи мальчика его не удовлетворяли.
9Теперь все знали о том, что святой доброты человек Франческо делла Ровере приютил сироту, сына покойной непутевой сестры, поселили его за городом и даже нанимает учителей для его обучения.
Когда Джироламо слегка пообтесался и к природному такту приобрел некоторые понятия этикета, для поддержания легенды пару раз в год, на Пасху и Рождество, его привозили в Рим к дяде, где мальчик проводил несколько часов в обществе кузин и их матери.
Именно там, в саду у дяди, Джироламо впервые увидел ангела.
Ангел заливисто смеялся, порхая среди цветущих кустов, ворохе воздушных бело-розовых одежд. Изредка из-под пышных юбок виднелся носок розовой атласной туфельки, за спиной, подобно крыльям, трепетали золотистые локоны. Девочка оббежала клумбу лилий, тревожа хрупкие цветы, остановилась и обняла едва научившуюся ходить малышку:
- Поймала! – зазвенел над садом ее голосок.
Розовые полные губки сложились сердечком и звонко чмокнули сестру в щеку. Малышка захлопала в ладоши.
- Догоняй! – старшая вновь засмеялась и понеслась вокруг клумбы.
Джироламо восторженно смотрел на волшебное создание.
Девочка заметила пялящегося на нее незнакомого долговязого нескладного мальчишку и резко остановилась, нелепо взмахнув руками. С минуту дети разглядывали друг друга, пока Джироламо не спохватился и не поприветствовал юную госпожу, поклонившись должным образом.
Девочка в ответ показала ему язык и умчалась к ковылявшей вокруг клумбы сестре.
А Джироламо так и остался стоять, глядя вслед этому ожившему цветку.
Позже, за столом, донна Белла со смехом рассказала о впечатлении, которое ее девочка произвела на провинциального увальня - без насмешки, а как казус, способный позабавить семью за обедом.
Бедный Джироламо сидел, пунцовый от стыда и неловкости, но все же не мог не смотреть на раскрасневшиеся от смеха щечки Лукреции, украшенные милыми ямочками, не восторгаться ее голосом, улыбкой, изящным движением рук…
Впрочем, позабавить возлюбленного донне Белле не удалось. Франческо, мельком взглянув на Джироламо, недовольно хмурился.
После, дома мальчик подробно рассказал Алехандро о том, как прошел визит, не утаив ни единой подробности.
- Я не понимаю, синьор, - Джироламо редко называл Алехандро отцом, только если был абсолютно уверен в его хорошем настроении. – Я сделал что-то не так? Я вел себя невежливо?
- Малыш, - сегодня Алехандро был благодушен, - это тебе урок. Держи свои чувства при себе, если не хочешь насмешек.
Юный Джироламо урок усвоил.
В последующие визиты он был более сдержан. Но перестать любоваться Лукрецией, хоть украдкой, хоть изредка, не смог. Эта девочка была для него символом счастья и беззаботности, любви и невинности. Джироламо боялся приблизиться к ней, ему казалось, что его прикосновение и даже само его присутствие может сломать эту идиллию, как неловкое движение лишает мака его лепестков. Из глубины сада или темного угла комнаты он наблюдал за Лукрецией, понимая, что ему нет места в этом идеальном мире любви, тепла и заботы, но был счастлив уже оттого, что ему дозволено хотя бы смотреть.
Когда Джироламо исполнилось двенадцать, приглашать к дяде на праздники его перестали.
- Отец, почему дядя не пригласил меня в этом году на Пасху?
- Боится за свою ненаглядную доченьку, - Алехандро поморщился, как всякий раз, когда Джироламо называл его отцом, но решил ответить.
- Простите, отец, но я не понимаю… - мальчик вскинул свои глазищи на Алехандро.
- Уж больно ты смазливый, а ему эту кошку еще замуж выдавать.
Непонимание в глазах мальчика стало просто смешным. И конечно, Алехандро рассмеялся:
- Боится, что ты попортишь ему девку. Хотя тут, скорее, я бы за тебя боялся, - пошутил он.
Джироламо в душе оскорбился, ведь он и помыслить не мог, чтобы посягнуть на своего идола. Но он просто опустил взгляд и поклонился.
10Как-то тихо, буднично и незаметно Алехандро официально, со всеми документами, передал Джироламо графский титул и родовое имя. Никому ничего не объявляли, и самого Джироламо тоже не поставили в известность. Просто с какого-то момента прислуга стала кланяться чуть ниже, на одежде появились вышивки с гербом и малознакомые люди стали обращаться к нему «ваше сиятельство».
Джироламо рос, его ум становился острее, но он по-прежнему осторожно относился к чужим словам, его выводы поражали какой-то своей особой логикой, а тело хоть и стало сильнее и гибче, оставалось все таким же тонким. В Джироламо проявилась благородная кровь обоих родителей, подарив ему фарфоровую бледность кожи, бездонные глаза, точеный профиль и особую манеру держаться, которую не привить никаким воспитанием.
А еще Джироламо был красив. Красив какой-то совершенно нездешней красотой, привлекавшей не только женщин, но и мужчин. Слишком длинный нос, худое лицо с острым подбородком, большой лоб и выступающие скулы, сбивающие с толку огромные печальные глаза и мягкая линия губ, более уместная на девичьем лице. На первый взгляд лицо юного графа казалось набором не сочетающихся черт, оно раздражало взгляд, цепляло и заставляло посмотреть еще раз, окинуть взглядом хрупкую фигуру. Но взглянувший еще раз уже не мог оторвать взгляда.
Поэтому Алехандро был очень удивлен, когда узнал, что в свои годы Джироламо все еще оставался девственником. Отхохотавшись над смущенным юношей, он велел подать карету, и они отправились в один из самых дорогих публичных домов Рима. Где мальчик благополучно опозорился под насмешки и язвительные комментарии Алехандро и косые взгляды гологрудых девиц. Алехандро потешался над ним всю обратную дорогу. А затем приказал посещать бордель раз в неделю, где Джироламо обучали всем хитростям совокупления специально нанятые опытные шлюхи обоих полов.
Через полгода занятий Алехандро устроил юноше экзамен.
В особой комнате, устланной коврами и усыпанной подушками, поставили удобный диван, на котором разместился Алехандро. С дивана хорошо просматривался невысокий помост, на котором Джироламо демонстрировал свое мастерство, занимаясь любовью с одним или несколькими партнерами одновременно.
Зрелище было настолько захватывающим, что Алехандро впился пальцами в волосы мальчика, примостившегося у его паха, и с силой потянул на себя. Мальчик закашлялся, царапнул зубами нежную чувствительную плоть, за что немедленно получил оплеуху. Впрочем, поделом, ибо надо больше уделять внимания ублажению клиента, а не пялиться по сторонам, пусть даже и на такое небывалое зрелище. Мелкая досада не умалила возбуждения Алехандро, но слега отрезвила ум. Он стал внимательней наблюдать за действиями Джироламо, стараясь понять, в чем его слабость, что нравится самому экзаменуемому. Однако, к досаде Алехандро, ни разу, ни с мужчиной, ни с женщиной, каким бы страстным не было соитие, глаза Джироламо не помутнели от страсти, он не утратил контроля над своим телом, ни одного лишнего стона не сорвалось с его губ.
Как бы там ни было, Алехандро остался доволен.
Еще несколько раз он ходил в бордель вместе с Джироламо, наблюдая за его сильным и гибким телом исключительно для собственного удовольствия, но какое-то время спустя забава утратила остроту, и Алехандро переключился на другие.
Привить Джироламо любовь к такого вида досугу Алехандро так и не смог. Джироламо изредка посещал бордели – здоровое молодое тело требовало своего, однако не проявлял к сексу особого интереса. Скорее, он относился к нему, как к необходимости, как к требованию тела, такому же, как сон, еда или очищение.
11Если бы кто-нибудь попросил Алехандро описать своего воспитанника одним словом, он, не задумываясь, ответил бы «бесстрастность». Конечно, если бы счел необходимым отвечать.
Джироламо прилежно учился, но не проявлял ни к какому предмету особенного интереса. Он ел то, что ему предложат, спал, где постелют, надевал то, что дадут и делал то, что велят.
Чем старше становился Джироламо, тем интересней было Алехандро наблюдать за ним, испытывать на стойкость, пытаясь найти слабину, и радуясь, не находя ее.
Уже ребенком Джироламо проявлял весьма своеобразную логику. В своих решениях он руководствовался одной ему ведомой целесообразностью. Будучи по природе своей эмоциональным и любознательным, а где-то даже и авантюрным, он смог обуздать свой темперамент, просчитывая все затраты, потери и выгоды. Принятые решения часто были далеки от этических идеалов, но были весьма рациональны.
- Это же невозможно, синьор! Вы написали совершенно не так, как мы разбирали на прошлом уроке! Как можно быть столь тупым, чтобы не запомнить простейших примеров! – чехвостил Джироламо один из учителей математики, синьор Бертолле.
Мальчик покорно принимал поношения, смиренно уставившись в пол, однако губы его были упрямо поджаты.
Через полгода учитель попросил расчета, сокрушаясть, что более нерадивого ученика у него еще не было, и выражая надежду, что такому высокородному юноше никогда не потребуется его наука.
После учителя остались книги. И в свободное время, которого оставалось все меньше, Джироламо урывками читал их, что-то подсчитывая и чертя на обрывках бумаги.
Алехандро, конечно, донесли о занятиях мальчика. Он хмыкнул и велел пригласить другого учителя.
Ветхому старцу для начала показали черновики Джироламо, которые прислуга выбрасывала только после разрешения на то Алехандро. Старик только удивленно вскинул брови. И уже собирался что-то сказать, но…
- Предыдущий учитель считал его тупицей, - максимально небрежно постарался бросить Алехандро, - но малец продолжает пачкать бумагу.
…но ничего не сказал, расслышав эхо обиды в голосе потенциального нанимателя. Пожевал губами. Выслушал внушительный список изучаемых дисциплин. Ознакомился с книгами, по которым учился молодой граф, а затем изъявил желание проэкзаменовать и его самого.
Джироламо, наученный предыдущим опытом, прилежно произвел все расчёты, согласно книжным правилам. Учитель хмыкнул в седую бороду и, внимательно глядя на юношу, проскрипел:
- Особой бездарности в сем юноше я не усматриваю. Готов продолжить его обучение.
На последней фразе глаза Алехандро мстительно вспыхнули. Продолжать - означало, не начать сначала. Алехандро услышал то, что хотел сказать старик.
А какое-то время спустя все знали, что Пьетро Бертолле разбирается в математике не лучше базарной торговки, и уж если юноше из приличной семьи надо знать эту науку, то за обучением лучше обратиться к той же торговке, чем к Бертолле.
Никому не позволено хаять принадлежащее Алехандро.
Так началась своеобразная игра: учитель объяснял, Джироламо прилежно решал по книгам и под руководством ментора и самостоятельно, грамотно выписывая аккуратным почерком формулы. Но после занятий учитель, сделав вид, что его одолела старческая дремота, давал ученику немного свободного времени. Джироламо пользовался этим, выстраивая оригинальные и нестандартные решения скучных задач, придумывал свои.
Какое-то время спустя учитель, якобы по ошибке, вместе со своими бумагами прихватил несколько черновиков Джироламо. До следующего занятия мальчик не находил себе места: он был благодарен новому учителю за возможность поиграть с числами, но боялся, что, как и прошлому, его забавы будут не по нраву. Да и задачу, что была на тех листах, он так и не успел решить. Оставалось надеяться, что по такой же рассеянности старик не заметит листов или просто выбросит их за ненадобностью.
Но следующий урок начался с легших на стол ученика черновиков. С правками в сложных местах.
- Я тут прихватил нечаянно, уж простите старика, синьор, - глаза в складках морщин сверкнули улыбкой.
Больше старческая сонливость их уроки не прерывала.
Несколько лет спустя еще более постаревший математик вошел в учебную комнату Джироламо.
- Мой дорогой мальчик, - обратился он к ученику.
Было видно, что старик волновался и заранее готовил пространную речь. Но остановился, пожевал губами. И продолжил не так, как собирался:
- Собираетесь ли вы, юноша, посвятить всю свою жизнь наукам?
- Не уверен, синьор, - как обычно, тщательно подбирая слова, произнес Джироламо. – Моей жизнью я не распоряжаюсь. Не думаю, что дядюшке угодно видеть меня ученым мужем.
Старик кивнул.
- Тогда мне незачем вас дальше учить. Нет-нет, не спорьте, юноша. Дальнейшие занятия потребуют больше времени и усилий, а результатом будет только ваше удовольствие от изящного решения. Или муки от невозможности найти его. Так что если вы не намереваетесь превратиться в разваливающуюся рухлядь, подобную мне, - и он подмигнул откуда-то избесчисленных морщин ясным глазом, - то направьте ваши силы на другое. Пусть математика станет вам верной прислугой, а не хозяйкой вашего разума.
Джироламо молчал. Не то, чтобы его уж так увлекала математика. Скорее, произведение расчетов упорядочивали разум, сосредотачивали, успокаивали. Всегда есть решение – говорил его учитель – просто мы не всегда владеем нужным орудием.
Наконец юноша оторвал взгляд от стопки чистых листов, приготовленных для сегодняшнего занятия:
- Вы уже объявили дяде о своем решении?
- Сначала я хотел поговорить с вами.
Джироламо кивнул.
- Мы можем провести еще этот урок?
Учитель покачал головой:
- Не стоит. Долгие проводы – лишние слезы. Мне жаль оставлять тебя, мой мальчик, но это, возможно, лучшее, что я могу для тебя сделать.
Медленно и аккуратно Джироламо сложил бумаги, перья, карандаши, убрал в ящик своего стола чертежные приборы, вернул книги на полку.
Далее он повернулся к учителю и твердым, хоть и чуть севшим голосом произнес:
- Благодарю Вас, синьор, за все, что вы сделали для меня, за все, чему научили. Желаю Вам долгих лет, крепкого здоровья и достойных учеников.
Затем низко поклонился и вышел из комнаты.
Спокойным, размеренным шагом юноша вернулся в свою комнату, сел в кресло и просидел там, не шелохнувшись, до следующего урока.
Больше Джироламо Риарио делла Ровере никогда не тратил свое время на самостоятельные занятия математикой.
12 (оживим покойничка?)И все же большинство учителей не интересовалось учеником более, чем в пределах своего предмета. Отчитав требуемый курс, они с легким сердцем и тяжелым кошельком расставались с Джироламо. Он учился быстро и старательно. Иногда – потому, что предмет был ему интересен. Чаще – потому, что понимал: Алехандро тратит на учителей огромные деньги (однажды Джироламо подсчитал, во что обходится его обучение – и ужаснулся полученной сумме). Мальчик совершенно не представлял, в каком ремесле могут понадобиться все вкладываемые в него знания и умения, но рассудил, что Алехандро виднее. И пока он может только стараться максимально все освоить, чтобы быть полезным своему благодетелю.
Дольше всех продержался некий не то китаец, не то тибетец, а то и вовсе японец. Словом, из тех, кого в просвещенной Европе пренебрежительно звали узкоглазыми обезьянами. Никто не знал, как его зовут. Среди прислуги ходили слухи, что этот человек проклят и не имеет имени. Джироламо же, вслушавшись в мяукающий акцент нового учителя, полагал, что язык простого смертного не в состоянии воспроизвести звуки, служившие ему именем.
Сам учитель представился как Мастер. Джироламо воспринял это как факт и принялся с обычным усердием осваивать новую науку.
Мастер учил Джироламо драться. Не сражаться, подобно благородным рыцарям, не высокому искусству восточных единоборств, где из иероглифов поз слагались сказания о великих битвах, не грязным приемам уличных потасовок – Мастер учил убивать. Не жалеть ничего и никого, включая себя. Использовать любое оружие – по правилам и без, превращать в оружие все, до чего дотянется рука - гвоздь, ветку и даже горсть земли, становиться оружием самому, выбирать момент для обмана и подлости, использовать все уловки для одной цели – убить. Не повергнуть, не превзойти – уничтожить. Отбросить все эмоции, не знать жалости и снисхождения, не реагировать на мольбы – только убить. Наука Мастера прекрасно ложилась на понимания Джироламо о рациональном. Возможно, именно с Мастером Джироламо мог бы сблизиться, но Мастера не интересовал сам мальчик так же, как кузнеца – чувства металла на наковальне. Мастер ковал оружие.
Джироламо же всем сердцем ненавидел ранние подъемы, изматывающие занятия на свежем воздухе в любую погоду и невнятное недовольное ворчание Мастера на своем языке, когда совершенно непонятно, чем именно учитель недоволен.
Часто, прилагая нечеловеческие усилия, чтобы разлепить веки за час до промозглого зимнего рассвета, Джироламо был готов убить Мастера и уснуть тут же, на прихваченной холодом траве, и хорошо бы – навсегда. Но потом сам себя одергивал, напоминая себе, что убить Мастера можно лишь в том случае, если стать равным ему по мастерству, а до этого еще далеко. Поэтому мальчишка с полузакрытыми глазами пытался натянуть на себя что потеплее и покорно плелся во двор, где с удивлением обнаруживал, что натянутая одежда неудобна, а ему самому уже жарко от интенсивных занятий. Ну или холодно от вылитого на него ведра воды. Но потом – все равно жарко. Возможно, это подсознательное желание избавиться от постоянного дискомфорта и заставляло Джироламо выкладываться на тренировках в полую силу, достать, ударить хоть раз. Но Мастер постоянно уворачивался, то делая обманные движения, то просто отступая в сторону, то совершенно непостижимым образом оказываясь не там, где ожидал ученик.
«Ничего, - шептал мальчишке где-то на окраине сознания бесплотный голос. Именно в эти моменты Мастер довольно улыбался, будто тоже слыша этот шепот, - его работа – меня учить. И когда я научусь…» Что будет после этого Джироламо, как правило, додумать не успевал. К этому моменту он уже полностью просыпался.
В очередной визит портного Джироламо, помимо прочей одежды, заказал себе широкие штаны на шнурке и такую же широкую рубаху с завязками, какие носил на тренировки Мастер. Чем сэкономил себе несколько минут сна по утрам.
В один из пасмурных дней поздней осени Мастер выгнал ученика на тренировку еще до рассвета. Солнце близилось к полудню, когда под проливным дождем Мастер прервал бой на средине, поклонился Джироламо, как обычно в конце занятия, после чего направился прямо в дом, к Алехандро.
Не обращая внимания ни на слуг, кинувшихся вытирать за Мастером натекшие лужи, ни на то, занят ли хозяин дома, он замер перед Алехандро с достоинством античной статуи.
- Это всё, - сказал он в полголоса.
Алехандро тяжко вздохнул. Он понимал, что за неполные пять лет, пока Мастер занимался мальчишкой, невозможно создать такого же совершенного убийцу, каким был Мастер. Но если уж он прощается, это означает, что научить мальчика чему-то еще невозможно.
Алехандро молча достал из шкафа увесистый мешочек с золотом.
Через полчаса Мастер, даже не переодевшись, оседлал лучшего коня из конюшни и исчез. На память о Мастере Джироламо осталась привычка к ежедневным тренировкам.
Есть у меня нечто, набор символов. Не знаю, что с ним делать.
Боюсь, что будет долгостроем. Потому как сущности множатся, и это грозит затянуться до бесконечности.
Поэтому выставляю неоконченное (хоть и не в моих правилах).
С одной стороны, конструктивная критика, с другой - не бросить это все.
И потом, к ДДВ это имеет сомнительное отношение, так что все равно не собиралась никуда выставлять.
Да, у этого текста появилось название.
И да, я знаю, что это практически плагиат.
Но мне нравится.
1
Мириам сидела в небольшой комнатушке, расположенной в дальнем конце коридора. Комната считалась самой дешевой, потому как окна ее выходили прямо на задворки постоялого двора, почти упираясь в стену соседнего здания. Впрочем, она и сама хотела чего-то поменьше и подальше от лестницы, чтобы ее не беспокоили подвыпившие постояльцы.
Сейчас, едва дождавшись рассвета, Мириам писала письмо. Ему, единственному, любимому, который приедет и заберет ее отсюда. Уже бог знает, какое по счету. Деньги, которые она украла у отца, сбегая из дома, заканчивались. Не то, чтобы Мириам была расточительна, она просто не рассчитывала на то, что придется жить только на них так долго. Поначалу она даже пыталась найти работу, но к тяжелому труду она не была привычна, некоторых смущали ее маленькие, изящные, холеные руки, некоторых – дорогие одежды, а теперь, когда ее округлившийся живот было не скрыть никакими ухищрениями, ей и подавно нельзя было рассчитывать на какой-нибудь доход.
Поселяясь в комнату, она сказалась вдовой купца, который затеял опасное предприятие, в которое вложил все свои сбережения, да и сгинул где-то в дороге вместе с деньгами. Старалась поменьше мелькать перед людьми, и даже еду просила приносить в комнату. Молоденькие симпатичные подавальщицы неохотно поднимались на последний этаж, потому как щедрость Мириам не распространялась так далеко, чтобы платить пусть даже мелкую монету сверх заказа. Но повариха Бригитта, не ленилась принести «бедной девочке» ее еду. Мириам даже казалось, что эта старая немка, длинная, как жердь и такая же тощая, не обманулась ее баснями, и понимает всю правду. Особенно, когда в последнее время стала добавлять к скудному заказу то пирожок с кухни, то горсть слив с базара, а то и кусок мяса, за которое наклюкавшийся клиент заплатил, а съесть не осилил. Мириам пыталась отказываться от нечистой еды, но Бригитта печально кивнула на живот:
- Ему все равно. Ты теперь себе не принадлежишь. Не заставляй мальца голодать.
После ее ухода Мириам расплакалась, но мясо съела: это был не самый большой грех после тех, что она уже совершила.
Мириам задумалась, и жирная капля чернил растеклась по строчкам. Что ж, это был знак. Письма бесполезны. Она писала трижды в неделю. И ни на одно не получила ответа.
Медленно и осторожно она поднялась из-за стола и принялась собирать свои пожитки. Их было немного: пара платьев, несколько смен белья. Забрать из дома свои украшения она не решилась, но с памятью о деде, простой подвеской в виде ключа на длинной медной цепочке, расстаться не смогла.
Когда-то давно, когда она была еще совсем маленькой, дед посадил ее к себе на колени и дал этот ключ.
- Держи, милая, - сказал он печально, глядя на нее выцветшими от старости глазами. – Моя дорогая дочь, твоя мама, к сожалению, не смогла подарить нашему роду наследника. Храни это у себя.
И она хранила. Но никогда не носила сама. Дешевая побрякушка вскоре скрылась под грудой драгоценностей, которые дарил единственной дочери удачливый купец, старейшина еврейской общины, но она часто доставала ключ – просто посмотреть и вспомнить о деде.
Сейчас она не смогла оставить его, поэтому свернула цепочку и положила в карман платья. Остальное же собрала в узел и, тяжело переваливаясь, отдыхая после каждого лестничного пролета, отнесла в каморку Бригитте.
Старуха все поняла с одного взгляда:
- Не ходила бы ты никуда, девочка! Не хочешь оставаться тут – давай уедем в деревню. Назову тебя своей вдовой племянницей, будем жить в маленьком домике – у меня денег хватит купить.
Мириам только неловко обняла тощие плечи поварихи и ушла поскорей, пока не разрыдалась.
Добраться до нужного дома Мириам смогла только к вечеру.
Она расспрашивала прохожих, те сначала окидывали взглядом ее округлую фигуру, после чего смотрели жалостно, но направление указывали.
Нужный дом находился в самом конце улицы, у пустыря. И встретил Мириам пустыми глазницами разбитых окон и заколоченной дверью. Здесь закончились все ее иллюзии. Сама не понимая для чего, она обошла дом, нашла вход для прислуги и зашла в пустые комнаты, полные мусора и хлама. Опустившись прямо на пол, она прислонилась к холодной стене и разрыдалась. Рыдала она долго, горько, оплакивая свою глупость, беспечность и всю свою жизнь, которая отныне не имела никакого смысла. Оставалось надеяться, что у нее хватит сил добраться до Тибра, чтобы его грязные зловонные воды приняли еще один грех на ее душу.
Мириам рыдала, пока не уснула.
Разбудил ее какой-то шум. Из ее угла никого не было видно, но хорошо были слышны голоса подростков, сетовавших, что в этот раз совсем нет почты, чтобы отнести ее старому Паоло и получить свою награду. Они бахвалились перед какой-то девчонкой, судя по голосу – ровесницей, выхваляясь, что зарабатывают деньги, доставляя письма, приходящие в этот заброшенный дом, по другому адресу.
- Честное слово, Луиза! – ломким голосом убеждал даму один из них, - Сюда приносят письма, а мы их собираем и относим Паоло, а он нам денег дает!
- Никакого воровства! – подхватил второй. – Это честные деньги!
- Так я вам и поверила! – фыркала девчонка. – Врете вы все! И про деньги, и про заработок. Украли, небось, и ленты, и гребень.
- Ну, вот хочешь – сама с нами сходишь в следующий раз! Тут недалеко – к дому Ровере.
Ребятня вышла из дома, продолжая уговаривать принципиальную девицу.
Мириам утерла слезы. Возможно, не все еще потеряно. Ее Паоло, возможно, просто служит в доме Ровере, ведь детям любой взрослый кажется стариком. Возможно, просто хозяин не отпускает его. И у Мириам еще есть шанс встретиться с возлюбленным.
Конечно же, когда Мириам у парадного входа виллы Ровере попросила позвать Паоло, ее подняли на смех и прогнали, крича вслед обидные прозвища и бранные слова.
Она долго разглядывала дом то из-за угла, то с противоположной стороны улицы, но в конце концов пошла ко входу для прислуги. Там удача улыбнулась Мириам, казалось, ангел вел ее за руку: задние ворота были распахнуты, в них как раз въезжал воз с дровами, за которым Мириам проскользнула вовнутрь. Дальше все было просто: она знала устройство богатых домов не понаслышке – тут надо было идти с уверенным видом, не оглядываясь, будто знаешь куда. И она шла. По суете можно было предположить, что хозяин только отужинал. Ее Паоло был учтив, воспитан и образован, так что вряд ли его стоило искать среди простой прислуги. Возможно, он был деловодом, экономом или секретарем.
Наблюдая за перемещениями слуг и прислушиваясь к шуму за дверями, она наконец-то отыскала нужную, за которой прислуга интересовалась у хозяина, не надо ли ему чего-то еще.
Родной и любимый голос отвечал, что все могут быть свободны.
Мириам спряталась во мраке коридора, пережидая, пока выйдет слуга, а затем толкнула дверь.
Небольшую гостиную освещали свечи, у камина стояла пара кресел, повернутых спинками к дверям. В одном из них, должно быть, сидел сейчас тот, ради кого она опозорила семью, которому отдала свою честь, от которого сейчас зависела ее жизнь.
- Паоло… - сдавленно прошептала она.
Два кресла скрипнули одновременно и на бедную Мириам уставились два одинаковых лица с одинаковым выражением недоумения.
- Ты? – ударил с обеих сторон вопрос.
Они еще что-то говорили, задавали вопросы, а Мириам переводила взгляд с одного лица на другое, ноги ее подкосились, в глазах потемнело и живот скрутило судорогой.
- Мерзость, - резюмировал Алехандро, глядя на корчащуюся у его ног женщину.
- Вели убрать это! – надменно указал на нее носком туфли Франческо.
Франческо был старше всего на десять минут, но всегда держал себя с Алехандро покровительственно, будто и в самом деле был старшим братом. Алехандро вспыхнул, но сдержался. В конце концов, у них была общая цель. И ее достижение стоило небольших неудобств. На звон колокольчика явился Бертуччо.
- Избавься от этого! – кивнул Алехандро на Мириам.
Франческо вернулся в кресло к своему бокалу.
- Как пожелаете? – с поклоном равнодушно спросил слуга.
- Любым способом. Я больше никогда не хочу ее видеть.
- Как пожелаете! – еще ниже поклонился Бертуччо, с неожиданной силой подхватил Мириам и унес из комнаты.
Алехандро вернулся в свое кресло:
- Зря ты уговорил меня на это, - хмыкнул он. – Ты хочешь, чтобы после этого зрелища я поверил, что женщины и в самом деле лучше? С ней, конечно, было занимательно, но с мальчиками не бывает последствий. Тебе-то самому хоть понравилось? Или от этой бестолковки совсем никакой пользы?
Франческо равнодушно пожал плечами и через минуту оба вернулись к прерванному разговору.
2Власть была желанной мечтой и заветной целью братьев делла Ровере всегда. Сам Алехандро не помнил времени, когда не представлял вершителем судеб. С нежного возраста, когда прочим детям было достаточно игры в лихих разбойников, отважных мореплавателей или хотя бы бравых солдат, Франческо и Алехандро играли в полководцев, королей и принцев. Став старше, они весьма расстроились, узнав, что путь к королевской власти им заказан. Конечно, можно было удачно жениться, объединить земли и хозяйствовать по мере сил, но не к этому стремились их души. Власть, абсолютная и безграничная, манила с неодолимой силой. Впрочем, было небольшое отличие. Если Алехандро привлекали выгоды, которые давала власть, то Франческо восторгала сама мысль повелевать и менять мир одним словом.
Неизвестно, во что бы вылилась эта одержимость, если бы однажды подростком Франческо не понял, что есть в мире власть, перед которой преклоняют колени монархи, границы которой не зависят от межевых столбов государств. Власть Божья. Абсолютная.
Осознание пришло к нему в момент, когда братья резвились в речке. Простое решение поразило его настолько, что на какой-то миг он перестал дышать и двигаться, за что и поплатился: его тут же подхватило течением, завертело и начало затягивать на дно.
Франческо испугался, начал беспорядочно барахтаться, все глубже погружаясь в воду. Но потом, коснувшись ногами дна, он расслабился, оттолкнулся и отдался на волю течения, загадав, что если Господь к ним благосклонен, то не позволит утонуть будущему Его наместнику на земле и главе Святой Церкви.
Алехандро почти не умел плавать, поэтому, когда увидел, что брат тонет, то кинулся не спасать, а за подмогой. К счастью, недалеко на мостках полоскали белье прачки, они и помогли выбраться мальчику из воды.
Уже дома, когда он был вытерт, переодет, напоен теплым разбавленным вином и уложен в постель, а Алехандро получил пару оплеух от перепуганной матери, Франческо путанно и непонятно изложил свой план брату.
- Да ты, верно, рехнулся! – рассмеялся в ответ Алехандро. – Ты часом головой о камень под водой не стукнулся? Как ты сможешь стать богом?
- Не стать богом, недоумок, - рассердился раздраженный непонятливостью брата Франческо. – А заполучить божью власть. Для этого мне надо просто стать Папой Римским.
- А чего это тебе?! – тут же возмутился Алехандро.
- Потому, что это все я придумал, - ответил Франческо.
И Алехандро согласился – ведь это было честно. Зато Франческо пообещал сделать Алехандро самым главным кардиналом и своим первым помощником. На том и порешили.
Быть на побегушках у Франческо раздражало Алехандро, но путь к избранной ими вершине был непрост и требовал порой решительных поступков, а Франческо вбил себе в голову, что руки претендента на престол Святого Петра должны быть чисты. Так что той грязной работой, которую нельзя было поручить чужим, приходилось заниматься Алехандро. Это раздражало. Это злило. Он постепенно превращался в тень брата, рискуя исчезнуть вовсе. Франческо все больше отдалялся от брата, чему немало способствовала новая компания, с которой он связался. Они называли себя Сынами Митры и, по мнению Алехандро, настолько впали в мистическую ересь, что совершенно оторвались от реального мира. А Алехандро любил этот реальный мир со всеми его интригами, удовольствиями и пороками.
Но даже больше всяких мистических глупостей злило то, что у Франческо от Алехандро появились какие-то тайны. Со своими новыми друзьями они шептались о каких-то ключах, книге и небесном своде. Алехандро казалось, что Сыны Митры заморочили голову Франческо и пытаются занять его законное место рядом с братом. Алехандро из обрывков фраз и оговорок сделал для себя кое-какие выводы. И они ему не понравились. Оставалось надеяться, что брат не отойдет от намеченного плана. А уж Алехандро постарается получить от мира сполна.
3Шесть лет спустя братья Ровере не то чтобы совсем забыли интрижку с соблазненной ими дочерью еврейского купца, просто эта история была погребена под другими, более важными для них событиями.
Алехандро после успешно выполненного очередного поручения брата, решил, что заслужил отдых по своему вкусу.
Зайдя в знакомое заведение, он был немедленно опознан как постоянный и уважаемый клиент, и препровождён в отдельный кабинет с винами, закусками и роскошным ложем.
- Желаете чего-то определенного, синьор? – низко поклонился хозяин.
- Я устал, милейший. Хочу расслабиться и отдохнуть душой и телом.
- У меня есть кое-что для вас, синьор.
Хозяин исчез ненадолго и вернулся, подталкивая впереди себя тоненького чернявого мальчика с огромными печальными глазами и бесшумно вышел.
Алехандро рассматривал мальчика и не мог понять своих ощущений. Ребенок был красив. Красив какой-то взрослой красотой, совершенно не похожей детскую припухлость, розовость и круглощекость. Он был тонкокостным, но не тощим. Смотрел спокойно, не пытался заглянуть клиенту в глаза, но и не отводил взгляда.
Он безусловно был привлекателен, но не вызывал у Ровере желания – Алехандро любил мальчиков повзрослее и поопытнее. А вот такие невинные херувимчики Алехандро не привлекали абсолютно. Впрочем, хозяин мог этого и не знать, ведь во всякий свой визит сюда Ровере выбирал мальчиков посвежее.
- Подойди, мальчик мой.
Ребенок сделал пару шагов вперед.
- Как тебя зовут?
- Джироламо, синьор. Но вы можете называть меня как вам удобно.
В голосе мальчика не было угодливости и лести, изобличавших опыт, но и не было страха неизвестности первого раза. Это показалось Алехандро забавным. Ему стало интересно.
- Давно ты здесь, Джироламо?
- Сколько себя помню, синьор.
- Вот как? – Алехандро и вправду был удивлен. – Так у тебя уже есть опыт общения с клиентами?
- Нет, синьор.
Мальчик покраснел, его губы дрогнули, и в этот момент Алехандро понял, почему мальчишка кажется ему таким знакомым. Он вспомнил эти скорбные темные глаза совсем на другом лице, эти дрожащие губы и румянец, легко заливавший щеки. Не так уж много было в его жизни женщин.
Ровере продолжал расспрашивать мальчишку:
- Что ты умеешь?
Джироламо замялся:
- Одна из здешних девушек научила меня делать восточный массаж – правильно ходить человеку по спине. Это считается?
- Меня не интересуют твои навыки любовника.
С явным облегчением мальчик бодро отрапортовал:
- Я умею стирать, чистить одежду и обувь, хозяин говорит, что на рынке я прекрасно выбираю рыбу и овощи, а на хороший мед у меня абсолютное чутье, так синьор Джакоппо говорит, хоть я мед и не оч…
Алехандро расхохотался.
- Господь милосердный, что ж за ягненка мне подсунули! – сквозь смех проговорил он. – Чем еще порадуешь, любовничек?
Мальчик насупился, посерьезнел, но ответил:
- Умею читать, писать, считать.
- Откуда такие познания?
- Считать меня учил хозяин, синьор Джакоппо, когда начал самого посылать за покупками, читать – от скуки синьор Пако, тот, который на входе стоит. А писать я сам научился.
- Как ты оказался тут?
Джироламо пожал плечами.
- Я не помню. Синьор Джакоппо говорит, что я тут родился у одной из его... - мальчик запнулся, - девушек.
- А чем ты занимался до сих пор?
- Убирал комнаты, носил дрова, воду, помогал на кухне – много чего.
- Почему тебя сегодня отправили ко мне?
- Хозяин сказал, что мне пора зарабатывать что-то для заведения, а не просто проедать харчи.
- И ты согласился?
- Мне сказали, что у меня нет другого выбора, кроме как стать… как моя мать… - мальчик смешался, не решаясь выговорить гнусное слово в адрес матери.
- А где она теперь?
- Мне сказали, что она умерла.
Алехандро окончательно принял решение.
- Позови своего хозяина, Джироламо!
Мальчик поднял на него встревоженные глаза:
- Я вам не понравился, синьор?
- Напротив, малыш, напротив, - задумчиво пробормотал Алехандро.
Джироламо бесшумной тенью выскользнул за дверь и буквально через пару минут вернулся, едва поспевая за всполошенным хозяином.
- Синьор, мальчик сказал, вы хотели меня видеть… - взволнованно начал он.
- Я забираю его! – резко прервал Алехандро. – Называй цену!
Шокированный хозяин озадаченно молчал. Непростой нрав богатого клиента был хорошо ему известен. Так что заломить цену – это еще не означало ее получить. Продавать же мальца задешево тоже не хотелось, хоть и сомнительно было найти желающих на его тощие кости да длинный нос.
Делла Ровере выждал с минуту, после чего швырнул кошель Джакоппо:
- Полагаю этого достаточно.
Джакоппо с низким поклоном удалился, молясь про себя всем святым, что дело закончилось кошелем, сколько бы в нем ни было.
4Франческо делла Ровере был не в настроении. Его любовница сегодня сообщила, что снова ждет ребенка. Уже второго.
Франческо воспринимал беременность как неизбежное зло, как нечто, такое же незыблемое, как регулярные женские недомогания, тяга к тряпкам и побрякушкам, капризы и непременные признания в любви в самое неподходящее время. Глядя на свою первую новорожденную дочь, он искренне недоумевал, как можно что-то, кроме гадливости, испытывать к этому орущему комку багровой плоти. Впрочем, сейчас, когда девочка подросла, она стала забавной и хорошенькой. Она, как и мамаша, мило щебечет о своих детских глупостях и с таким же восторгом принимает безделушки в подарок. Несколько лет назад Франческо поймал себя на мысли, что хорошо бы иметь наследника, но тут же отмел ее, как неразумную в свете того будущего, которое он избрал для себя. Так что на данный момент беременность любовницы означала только то, что его донна Белла какое-то время не сможет дарить ему ласки в постели.
Едва увидев Джироламо, Франческо скривился.
- Зачем ты привел в мой дом своего ублюдка? – в отличие от Алехандро, Франческо не за чем было даже и пытаться вспомнить мать мальчика – его сходство со стоявшим рядом Алехандро не оставляло сомнений в родстве.
- Твой дом?! – вспыхнул Алехандро. – Это такой же твой дом, как и мой! Впрочем, как и ублюдок: его мамашу ты трахал почаще, чем я! И вообще связаться с ней было твоей идеей! Теперь уже и сам дьявол не разберет, кто из нас его отец!
- Я думал, твой Бертуччо решил эту проблему. Или ты обнаружил недочет в работе и решил исправить его сам? Но зачем тащить его в дом? Или ты хотел сначала его трахнуть?
Лицо Алехандро побагровело.
Джироламо юркой змейкой утек за дверь. За последние часы и так было слишком много потрясений. А уж такой скандал ребенку было тяжело пережить. Надо же, двое взрослых мужчин спорят из-за него! Опять он оказался виноват. У Джакоппо все шпыняли его, что он испоганил жизнь своей матери. Это не удивляло – ребенок для шлюхи обуза, так что он совсем не осуждал мать, забывшую о его существовании. Спасибо, хоть оставила память о себе. Джироламо через грубую ткань рубахи сжал дешевую подвеску на медной цепочке, на которую не позарился бы и самый неприхотливый воришка. И вот опять он виноват в семейном скандале. Впрочем, не удивительно – кому нужен шлюхин сын? Мальчик вжался в нишу напротив двери, ожидая, когда пройдет кто-то из прислуги, чтобы попросить вывести его из дома. Но прислуга не торопилась к эпицентру скандала.
Дверь отворилась от пинка, Алехандро широким шагом подлетел к Джироламо, ухватил его за плечо и поволок за собой.
Оказавшись в своих покоях, он с остервенением затряс колокольчик, отшвырнув мальчишку. Джироламо попятился и затаился в углу.
На зов появился Бертуччо.
Взбешенный Алехандро взревел:
- Я велел тебе избавиться от проблемы! – наступая, брызгал он слюной, тыча пальцем себе за спину, где должен был находиться ребенок. – Я сказал, что не хочу это видеть! Так ты выполняешь мои приказы?!
В руке Алехандро блеснуло тонко лезвие, одним движением он вонзил его в побледневшего слугу, который и не думал защищаться или бежать. Случайно Джироламо пошевельнулся и под ним визгливо скрипнула половица. С окровавленным клинком Алехандро обернулся, намереваясь прикончить и мальчишку, и замер. На лице мальчика не было ожидаемого ужаса. Но не было и болезненного любопытства, с которым сам Алехандро наблюдал бы подобную сцену в его возрасте. Мальчик был спокоен. Он не боялся смерти. Он уже умер где-то там, в своих мыслях, и теперь просто ждал неизбежного. В его глазах, казавшихся огромными в темном углу, не отражались даже язычки пламени свечей.
Это безусловное приятие обстоятельств натолкнуло Алехандро на какое-то подобие идеи, которая еще толком не успела сформироваться.
- Ты не боишься? – спросил он.
- Нет, синьор, - тихо, но четко ответил Джироламо.
- Почему?
- Ваше право, синьор. Вы купили меня у хозяина, а значит, моя жизнь принадлежит теперь вам.
- И ты не попытаешься как-то изменить?... – Алехандро небрежно взмахнул рукой.
Будь Джироламо старше, он непременно бы объяснил, что люди, убивающие в состоянии аффекта, крушат все вокруг, не слыша мольбы и не имея сострадания. Но уж если человек ведет беседу с потенциальной жертвой, то он уже принял решение, даже если сам пока еще не осознал этого.
Но поскольку у Джироламо не было ни опыта, ни умения складно выражать такие сложные мысли, то он просто помотал головой.
- Вот как… - хмыкнул Алехандро. – И ты не хочешь попытаться? Упасть на колени, молить меня пощадить твою юную жизнь? – спросил он, вытирая кровь с руки о бархатное покрывало с кресла. Казалось, на этом было сосредоточено все его внимание, но секундное замешательство, вздрогнувшие плечи, чуть поджавшиеся губы перед кратким «нет» сказали о многом.
- Ты считаешь, я несправедлив к Бертуччо? – продолжил лехандол.
- Справедливы, синьор. Он не выполнил вашего приказа. Вы вправе его наказывать.
- Даже если своим проступком спас тебе жизнь?
Джироламо задумался на мгновенье и, осторожно подбирая слова, ответил:
- Я благодарен ему за это.
Сиплый звук судорожного вздоха прервал их разговор. Бертуччо был еще жив.
- Найди прислугу – велел Алехандро. - Пусть принесут мне воды для умывания. И уберут его. Вели позвать лекаря, - Алехандро устало опустился в кресло.
Джироламо исчез за дверью. Через час он бесшумно появился вновь и доложил:
- Жизнь Бертуччо вне опасности, но лекарь сказал, что ему можно вставать только через несколько недель.
Алехандро вперил в Джироламо тяжелый взгляд:
- А если бы я велел тебе добить его?
- Боюсь, я не смог бы этого сделать, синьор.
- Из благодарности?
- Нет, синьор. У меня не хватило бы сил убить взрослого человека.
Алехандро улыбнулся, идея начала обретать формы.
5Пока Алехандро размышлял, с какой стороны ему подступиться к воплощению своей идеи, Джироламо болтался в доме братьев Ровере, помогая то там, то сям, и стараясь пореже попадаться на глаза хозяевам. Кормился на кухне, спал тут же, при кухне, в чулане на тюфяке, выделенном сердобольной кухаркой. Она жалела маленького, худенького большеглазого мальчика и все старалась накормить его, подкладывая куски повкуснее. Тяжко вздыхала, сетуя, что даже котенок ест больше, и поглаживала теплой рукой тоненькое плечико.
Но вскоре случилось неизбежное.
О возвращении синьора Франческо оповестил недовольный рык и звук пощечины недостаточно расторопной на его взгляд прислуге.
Франческо делла Ровере имел полное право быть в гневе – тщательно спланированная афера провалилась, отбросив его назад на пути к Папскому престолу. Самое неприятное в этом было то, что Алехандро предупреждал брата о возможных рисках, но Франческо счел более разумным положиться на своих новых союзников – Сынов Митры. Союзники же в трудную минуту отказали Франческо в поддержке, бросив все силы на поиски ключа от Небесного Свода, которые тоже ни к чему не привели. Были сведения, что ключом владел старый еврей из римской общины, но он давно умер, а кому был передан ключ, выяснить не удалось.
В самом грозном настроении тяжело шагал по особняку Франческо делла Ровере. Привычные к гневу господ, слуги шмыгали по дому вдвое быстрее, стараясь при этом быть как можно менее заметными. В этот момент Джироламо имел несчастье попасться на глаза разгневанному синьору. Мальчишка тут же был схвачен з шкирку, и Франческо поволок его к Алехандро.
- Какого хрена все еще делает твой грязный ублюдок в моем доме? – загремел закаленный проповедями голос.
- Наш дом. И наш ублюдок, - не выпуская из пальцев бокала с вином, с нажимом ответил Алехандро.
- Помнится, дорогой братец, - змеей прошипел Франческо, - ты обещал, что последствия этой истории никогда больше нас не побеспокоят.
Это «нас» Франческо выделил так же, как минуту до этого – Алехандро.
- Я начинаю сомневаться, - продолжил он, - что ты вообще способен на что-то, кроме как хлестать вино и трахать своих мальчиков!
- То-то я смотрю, твои новые друзья справляются куда как лучше, - съязвил в ответ Алехандро. – А мальчики, во всяком случае, не беременеют…
Джироламо убежал из комнаты сразу же, как только цепкие пальцы Франческо выпустили его одежду. Помчался изо всех сил к кухарке, спрятался в углу кухни. Больше всего на свете ему хотелось зарыться в ее юбки, спрятаться в них от всего мира и чтобы теплая шершавая ладонь оглаживала его спину, а мягкий грудной голос произносил какие-то слова, в смысл которых не надо было бы вслушиваться. Но перепуганная ссорой кухарка была занята ужином, и Джироламо был ей благодарен уже за то, что не выгнала из кухни, где он и досидел до момента, когда Алехандро потребовал его к себе.
Дрожащий Джироламо подумал, что его выставят вон сейчас же, и уже прикидывал, куда он мог бы пойти, чтобы не возвращаться в бордель. С похолодевшими мокрыми ладонями пришло осознание, что он никого не знает в этом огромном чужом городе и ничего толком не умеет. За несколько коротких минут, пока он бежал от кухни до кабинета Алехандро, мальчик успел мысленно прожить скудный остаток своей жизни на улице, в нищете и лишениях, пока его не убьет какая-нибудь болезнь, голод или злой человек. А еще попутно с детской непосредственностью он успел пообещать Господу, что если Он отведет угрозу жизни на улице, то Джироламо обязательно выучится чему-нибудь, чтобы быть полезным в доме.
К счастью, Алехандро коротко велел Джироламо собираться и ехать с ним. Мальчик помчался собирать свои скромные пожитки, даже не удосужившись выяснить, куда собственно благодетель собирается везти его.
Взаимное недовольство, тайны Франческо и своеобразные пристрастия Алехандро, попытки одного помыкать вторым – все это возможно, и не привело бы к разрыву отношений между братьями. Если бы они по-прежнему были уверены друг в друге, как тогда, когда был заключен их нелепый детский договор, которого они придерживались со странным упорством до недавнего времени. Однако Сынов Митры не устраивала чья-то тень за спиной Понтифика, кроме их собственной. Слово там, недоуменно изогнутая бровь над густо насурьмленными глазами тут, вскользь брошенная шутка – и вот уже Франческо вместо родного брата, опоры и поддержки, видит жестокого, развратного любителя выпить, не особо пекущегося о будущем. Такой только помешает на пути к высшей цели.
Алехандро же, каким-то внутренним чутьем ощущая это недовольство и раздражение, видел, к чему склоняют его брата Сыны Митры. И все же он надеялся, что брат не предаст и не бросит. Впрочем, с каждым днем надежды на это оставалось все меньше. Становилось очевидно, что досадную помеху в виде Алехандро терпят только потому, что не хотят марать руки в грязных делишках.
Нить, некогда связывавшая братьев, становилась все тоньше, разрыв был неминуем. Обоим не доставало только повода.
Однако Джироламо своим детским разумом решил, что именно он стал причиной разлада между братьями и корил себя в этом. В его понимании Алехандро был благороднейшим и великодушнейшим из смертных потому, что не только не убил или не выкинул Джироламо на улицу как причину раздора, но и забрал с собой от страшного дяди.
Бедный мальчик давно решил для себя, что Алехандро его настоящий отец. И его, выросшего в борделе, ничуть не смущало, что оба брата спали с его матерью. В его реальности это было делом обычным.
6Они подъехали к вилле поздно ночью, переполошив спящую прислугу. Алехандро быстрой поступью скрылся в кабинете. Хорошо зная нравы господ, туда тут же направился молоденький служка с кувшином вина. Однако, вопреки ожиданиям, он вышел через минуту. Хозяин потребовал еще вина, фруктов, сыра и чтобы никто не смел даже мимо его двери проходить, пока он не позовет.
Если бы кто-то все же решился заглянуть в кабинет к Алехандро, то увидел бы, что тот просидел почти до рассвета, слепо нашаривая то вино, то еду и напряженно о чем-то думая, уставившись в пустой камин, пока сон не сморил его. Проснувшись от зыбкого забытья с первыми лучами следующего дня, он долго вертел в руках перо, но все же написал четыре письма, которые тут же отправил с гонцами. Письма были запечатаны личной печатью Франческо делла Ровере.
До вечера Алехандро не показывался из своего кабинета, что-то записывая или чертя на клочках бумаги, часть из которых тут же сжигал, а другую прятал в потайной ящик стола.
К вечеру явились гонцы с ответами.
Наскоро пробежав глазами три письма и несколько раз внимательно перечитав четвертое, он хмыкнул:
- А ведь может и получиться! – и с довольной улыбкой завалился в постель до следующего утра.
Всю следующую неделю Алехандро разбирал какие-то бумаги, по многу раз перекладывая их на столе, креслах и даже на полу, словно пытаясь составить какой-то сложный пасьянс по одному ему известным правилам.
В итоге часть отправилась на свои места в ящики стола и секретера, часть надежно укрылась в тайнике, некоторые были отправлены с посыльными, снабженные запиской с просьбой сохранить до нужного времени и все той же именной печатью Франческо, но большая часть отправилась в огонь.
Волосы Алехандро свалялись, глаза воспалились от бессонницы, но к концу недели он был похож на кота, которому удалось не только спереть кус мяса, но и сожрать его безнаказанно. В его глазах поселился какой-то дьявольский блеск. Еще несколько дней он отсыпался и приводил себя в порядок, а затем поехал к брату в город. Мириться.
Франческо принял Алехандро сразу и без разговоров. О чем они говорили в кабинете никому не известно. Дважды Франческо вызывал прислугу – принести ужин и зажечь камин и свечи. Оба раза братья сидели молча каждый в своем кресле, глубоко задумавшись.
Франческо также в молчании проводил брата до двери и крепко обнял на прощанье.
Алехандро уехал. А на следующий день Франческо начал ремонт: убрал второй кабинет, спальню брата переделал под гостевую комнату, и даже у камина стояло только одно кресло. Никто теперь не сказал бы, что в доме когда-то было два хозяина. И уж точно никто не обратил внимания, что при чистке камина вместе с золой выгребли оплавленный кусок металла, в который превратилась именная печать Алехандро делла Ровере.
Было похоже, что братья Ровере пришли к миру и согласию. Алехандро поселился за городом и покидал дом только для редких прогулок в саду, принимая меж тем почту и немногочисленных гонцов. Впрочем, по некоторым, особо деликатным, вопросам приходилось хлопотать самому.
Но если раньше его участие в планах брата ограничивалось исполнением приказов Франческо, то теперь он сам пытался повлиять на течение дел и даже высказал несколько весьма здравых идей, которые тут же принялся реализовывать. Как оказалось, Алехандро был прав, от Сынов Митры, при всех их грандиозных обещаниях и туманных намеках, было мало толку в случаях, когда надо было действовать силой или хитростью, а то и тем, и другим сразу.
Впрочем, определенная польза была и от них. Совсем скоро в Вечном Городе стали забывать о существовании второго Ровере. Странное дело, никто не подчищал церковные книги, никто не запугивал и не подкупал, но уже через полгода об Алехандро никто не вспоминал.
Еще через год с именем делла Ровере связывали только молодого амбициозного кардинала Франческо.
Идея, еще недавно своей бесформенностью будоражащая мысли Алехандро, обрела плоть и оказалась весьма реально достижимой целью.
7Пару дней спустя Алехандро прогуливался по парку и забрел в часовню, которую давно забросили господа и посещала только прислуга. Алехандро вошел и оглянулся так, как оглядывается в только что купленном доме новый господин – уверенно окидывая взглядом все закоулки, осознавая, что он теперь тут хозяин и все подвластно слову его. Часовенка была прелестна и более напоминала резную шкатулку, нежели храм. Она была высокой, с ажурными окнами, забранными витражами. Витражи разбрасывали по крохотному помещению золотые, охряные и багровые блики, что не добавляло часовне ни торжественности, ни мрачности, а как раз напротив, наполняло ее ощущением радости, покоя и простора. Как будто не было стен, а была только зелень парка и солнечные зайчики, прыгающие в листве. Птицы, водившиеся в парке в изобилии, казалось чирикали в самой церкви (впрочем, возможно, пара-тройка воробьев и залетели в часовню), а солнце, поливавшее прихожан сверху, высвечивало в их волосах сияющие нимбы, делая их похожими на святых или ангелов.
Когда глаза Алехандро привыкли к освещению часовни, до него донесся тихий шепот, чуть громче дыхания. Упрямое солнце пыталось вызолотить чернявую макушку юного Джироламо, который стоял на коленях, зажмурившись и стиснув кулаки, и молился так искренне и истово, что не замечал ничего вокруг. И столько страсти и веры было в этой молитве, что даже Алехандро, для которого вера была пустым словом, а молитва – бессмысленным ритуалом, замер.
Почуяв чье-то присутствие, Джироламо прервался и открыл глаза.
- О чем ты так прилежно молился, дитя моё?
На минуту Джироламо спрятал глаза под ресницами. По лицу мальчика было видно, что в любой другой ситуации он постарался бы соврать или уйти от ответа. Однако в лицо Алехандро он посмотрел твердо и уверенно.
- О вас, синьор, - ответил он спокойно. – Я молился о вашем здравии и благоденствии и благодарил Господа за то, что Он поставил вас на моем пути.
Ровере расхохотался.
- Да, с таким заступником моей душе ничего не угрожает, - сказал он насмешливо. - Но ты просил о чем-то? – Алехандро и сам не понимал, зачем он так подробно расспрашивает мальца. – Я слышал просьбу о наставлении…
- Да, - чуть поколебавшись, ответил Джироламо. – Я дал обещание и хотел бы исполнить его, но не знаю как.
- Что же ты пообещал? – полюбопытствовал Алехандро.
Он уже был готов услышать какую-нибудь детскую чепуху, но Джироламо без колебаний выпалил:
- Стать вам полезным.
Ровере разглядывал щуплые плечи, тонкие птичьи запястья, длинный нос и уже собирался сказать что-то резкое, дабы осадить мальчишку, вдруг решившего, что он может понадобиться Алехандро. И на языке уже вертелась почти сложившаяся фраза о сопливых помощниках, место которым на кухне, но вдруг новая идея вспыхнула в его голове.
- А ведь можно и попробовать… - пробормотал Алехандро, пристальней разглядывая свое недавнее приобретение.
8
Алехандро и вправду не помешал бы помощник - что-то вроде личного секретаря для особых поручений. А их предвидится немало. Уже сейчас был бы нужен такой человек, который стал бы тенью Алехандро, был бы его глазами, ушами, руками и клинком. Алехандро усмехнулся – он хотел себе своего Алехандро. Но почему бы и нет?
Почему бы не выковать из случайного найденыша себе наперсника? Верного, преданного и послушного, как пес. А уж то, чтобы у пса и мысли не было цапнуть хозяйскую руку, - вопрос дрессировки.
Перво-наперво нужно было обезопасить своего будущего пса от соблазнов.
Чем можно купить чужую верность? Алехандро знал это, пожалуй, лучше многих.
Тот, кто считает, что человека можно купить деньгами, ничего не смыслит в подкупе. Почти никому не нужны деньги ради самих денег, всегда человек хочет что-то получить на эти деньги. Запретные либо просто недоступные удовольствия, славу и почести, знания – это для тех, кто считает себя выше мирской суеты. Никто не должен суметь предложить молодому Риарио больше, чем он уже имел.
Можно, конечно, человека и запугать.
Но его пес будет бояться только одного человека во всем мире.
С того самого дня в загородном доме к Джироламо вся прислуга относилась с почтением, лишь немногим уступающим хозяину дома. Все, от горничной до конюха, были предупреждены, что любой косой взгляд в сторону юного господина приведет к немедленному расчету, не говоря уже о сплетнях или шепотках за его спиной. За первый год прислуга сменилась трижды, но те, кто остался, обращались с мальчиком так, как не снилось наследным принцам. Первое время это очень смущало ребенка.
- Привыкай! – добродушно посмеивался Алехандро. – Ты теперь благородный господин!
Все самые изысканные блюда, самые хитроумные рецепты, самые экзотические продукты бывали на столе Джироламо так часто, что успевали стать привычными.
Его одежда и обувь всегда были сшита лучшими мастерами из лучших материалов и всегда точно по мерке.
Алехандро иногда посмеивался, что роди Мириам дочь, а не сына, то он бы разорился на тряпках, благовониях и драгоценностях, к которым Джироламо оказался равнодушен. Мальчик с удовольствием носил удобную и добротную одежду, но был холоден к моде, из украшений носил только свой странный ключ. К нему после Большого Крещения добавился крестик да обсидиановые четки, подаренные Алехандро.
Алехандро часто дарил мальчишке драгоценности, тот горячо благодарил, восхищался и складывал в шкатулку, не проявляя к ним большого интереса.
Какое-то время спустя Джироламо начал получать карманные деньги, но к удовлетворению Алехандро, почти не тратил их. Наигравшись за пару дней в новую забаву – походы в лавку, Джироламо понял, что нет ничего, чего он бы не мог получить дома, особо не заботясь выбором и поисками нужного товара. Так что в итоге исправно выдаваемые деньги оседали все в той же шкатулке и тратились либо на ерунду типа лекаря для больного сына горничной, либо на подарки к праздникам самому Алехандро.
Возможно, педагогические методы старшего Ровере кое-кто мог бы счесть сомнительными, и другой ребенок вырос бы избалованным и капризным, но с Джироламо они сработали именно так, как того хотел Алехандро. Не испытывая ни в чем недостатка, получая нужное раньше, чем даже попросит, Джироламо рос в умеренности, не видя необходимости требовать чего-то сверх необходимого. В то же время он привык к изысканной пище, дорогой одежде и постоянной возможности получить практически все, что пожелает, искренне недоумевая, когда другие кичились тем, что он считал обыденным. И если вначале это было просто недоумением, то со временем оно переросло в некоторое пренебрежение и даже осознание собственного превосходства.
Любой другой ребенок счел бы адом обучение наукам, искусству, этикету, танцам, фехтованию, юриспруденции и закону Божьему, боевым искусствам, лекарскому делу – всему, что положено знать отпрыску благородного дома и еще сверх того. Но Джироламо был счастлив: он уверовал, что бог услышал его молитвы, и теперь старался изо всех сил, чтобы порадовать опекуна. Кроме того, мальчик хорошо помнил родной бордель и боялся, что в случае неудачи Алехандро разочаруется и вернет его туда.
Обучение давалось Джироламо не без труда, однако живой ум и природная любознательность позволяли сохранить интерес к обучению, даже если оно требовало усилий.
Впрочем, вдохновлённый примерами библейских героев, Джироламо воспринимал трудности как стезю испытаний, посланную ему богом, и в немногие свободные минуты искренне молился в старой часовне.
Со стороны могло показаться, что Алехандро совсем не интересуется Джироламо: едва ли раз в неделю, по воскресеньям, когда они обедали вместе, не забывал спросить о его занятиях. Но Ровере внимательно следил за обучением мальчика, подробно допрашивая учителей об успехах и особо – о неудачах.
Старательность Джироламо его радовала, как и абсолютная всеядность и равные способности как к наукам, так и к физическим упражнениям. Лицо Алехандро озаряла довольная сытая улыбка, и он звал Джироламо сыном, если был им доволен или племянником, если успехи мальчика его не удовлетворяли.
9Теперь все знали о том, что святой доброты человек Франческо делла Ровере приютил сироту, сына покойной непутевой сестры, поселили его за городом и даже нанимает учителей для его обучения.
Когда Джироламо слегка пообтесался и к природному такту приобрел некоторые понятия этикета, для поддержания легенды пару раз в год, на Пасху и Рождество, его привозили в Рим к дяде, где мальчик проводил несколько часов в обществе кузин и их матери.
Именно там, в саду у дяди, Джироламо впервые увидел ангела.
Ангел заливисто смеялся, порхая среди цветущих кустов, ворохе воздушных бело-розовых одежд. Изредка из-под пышных юбок виднелся носок розовой атласной туфельки, за спиной, подобно крыльям, трепетали золотистые локоны. Девочка оббежала клумбу лилий, тревожа хрупкие цветы, остановилась и обняла едва научившуюся ходить малышку:
- Поймала! – зазвенел над садом ее голосок.
Розовые полные губки сложились сердечком и звонко чмокнули сестру в щеку. Малышка захлопала в ладоши.
- Догоняй! – старшая вновь засмеялась и понеслась вокруг клумбы.
Джироламо восторженно смотрел на волшебное создание.
Девочка заметила пялящегося на нее незнакомого долговязого нескладного мальчишку и резко остановилась, нелепо взмахнув руками. С минуту дети разглядывали друг друга, пока Джироламо не спохватился и не поприветствовал юную госпожу, поклонившись должным образом.
Девочка в ответ показала ему язык и умчалась к ковылявшей вокруг клумбы сестре.
А Джироламо так и остался стоять, глядя вслед этому ожившему цветку.
Позже, за столом, донна Белла со смехом рассказала о впечатлении, которое ее девочка произвела на провинциального увальня - без насмешки, а как казус, способный позабавить семью за обедом.
Бедный Джироламо сидел, пунцовый от стыда и неловкости, но все же не мог не смотреть на раскрасневшиеся от смеха щечки Лукреции, украшенные милыми ямочками, не восторгаться ее голосом, улыбкой, изящным движением рук…
Впрочем, позабавить возлюбленного донне Белле не удалось. Франческо, мельком взглянув на Джироламо, недовольно хмурился.
После, дома мальчик подробно рассказал Алехандро о том, как прошел визит, не утаив ни единой подробности.
- Я не понимаю, синьор, - Джироламо редко называл Алехандро отцом, только если был абсолютно уверен в его хорошем настроении. – Я сделал что-то не так? Я вел себя невежливо?
- Малыш, - сегодня Алехандро был благодушен, - это тебе урок. Держи свои чувства при себе, если не хочешь насмешек.
Юный Джироламо урок усвоил.
В последующие визиты он был более сдержан. Но перестать любоваться Лукрецией, хоть украдкой, хоть изредка, не смог. Эта девочка была для него символом счастья и беззаботности, любви и невинности. Джироламо боялся приблизиться к ней, ему казалось, что его прикосновение и даже само его присутствие может сломать эту идиллию, как неловкое движение лишает мака его лепестков. Из глубины сада или темного угла комнаты он наблюдал за Лукрецией, понимая, что ему нет места в этом идеальном мире любви, тепла и заботы, но был счастлив уже оттого, что ему дозволено хотя бы смотреть.
Когда Джироламо исполнилось двенадцать, приглашать к дяде на праздники его перестали.
- Отец, почему дядя не пригласил меня в этом году на Пасху?
- Боится за свою ненаглядную доченьку, - Алехандро поморщился, как всякий раз, когда Джироламо называл его отцом, но решил ответить.
- Простите, отец, но я не понимаю… - мальчик вскинул свои глазищи на Алехандро.
- Уж больно ты смазливый, а ему эту кошку еще замуж выдавать.
Непонимание в глазах мальчика стало просто смешным. И конечно, Алехандро рассмеялся:
- Боится, что ты попортишь ему девку. Хотя тут, скорее, я бы за тебя боялся, - пошутил он.
Джироламо в душе оскорбился, ведь он и помыслить не мог, чтобы посягнуть на своего идола. Но он просто опустил взгляд и поклонился.
10Как-то тихо, буднично и незаметно Алехандро официально, со всеми документами, передал Джироламо графский титул и родовое имя. Никому ничего не объявляли, и самого Джироламо тоже не поставили в известность. Просто с какого-то момента прислуга стала кланяться чуть ниже, на одежде появились вышивки с гербом и малознакомые люди стали обращаться к нему «ваше сиятельство».
Джироламо рос, его ум становился острее, но он по-прежнему осторожно относился к чужим словам, его выводы поражали какой-то своей особой логикой, а тело хоть и стало сильнее и гибче, оставалось все таким же тонким. В Джироламо проявилась благородная кровь обоих родителей, подарив ему фарфоровую бледность кожи, бездонные глаза, точеный профиль и особую манеру держаться, которую не привить никаким воспитанием.
А еще Джироламо был красив. Красив какой-то совершенно нездешней красотой, привлекавшей не только женщин, но и мужчин. Слишком длинный нос, худое лицо с острым подбородком, большой лоб и выступающие скулы, сбивающие с толку огромные печальные глаза и мягкая линия губ, более уместная на девичьем лице. На первый взгляд лицо юного графа казалось набором не сочетающихся черт, оно раздражало взгляд, цепляло и заставляло посмотреть еще раз, окинуть взглядом хрупкую фигуру. Но взглянувший еще раз уже не мог оторвать взгляда.
Поэтому Алехандро был очень удивлен, когда узнал, что в свои годы Джироламо все еще оставался девственником. Отхохотавшись над смущенным юношей, он велел подать карету, и они отправились в один из самых дорогих публичных домов Рима. Где мальчик благополучно опозорился под насмешки и язвительные комментарии Алехандро и косые взгляды гологрудых девиц. Алехандро потешался над ним всю обратную дорогу. А затем приказал посещать бордель раз в неделю, где Джироламо обучали всем хитростям совокупления специально нанятые опытные шлюхи обоих полов.
Через полгода занятий Алехандро устроил юноше экзамен.
В особой комнате, устланной коврами и усыпанной подушками, поставили удобный диван, на котором разместился Алехандро. С дивана хорошо просматривался невысокий помост, на котором Джироламо демонстрировал свое мастерство, занимаясь любовью с одним или несколькими партнерами одновременно.
Зрелище было настолько захватывающим, что Алехандро впился пальцами в волосы мальчика, примостившегося у его паха, и с силой потянул на себя. Мальчик закашлялся, царапнул зубами нежную чувствительную плоть, за что немедленно получил оплеуху. Впрочем, поделом, ибо надо больше уделять внимания ублажению клиента, а не пялиться по сторонам, пусть даже и на такое небывалое зрелище. Мелкая досада не умалила возбуждения Алехандро, но слега отрезвила ум. Он стал внимательней наблюдать за действиями Джироламо, стараясь понять, в чем его слабость, что нравится самому экзаменуемому. Однако, к досаде Алехандро, ни разу, ни с мужчиной, ни с женщиной, каким бы страстным не было соитие, глаза Джироламо не помутнели от страсти, он не утратил контроля над своим телом, ни одного лишнего стона не сорвалось с его губ.
Как бы там ни было, Алехандро остался доволен.
Еще несколько раз он ходил в бордель вместе с Джироламо, наблюдая за его сильным и гибким телом исключительно для собственного удовольствия, но какое-то время спустя забава утратила остроту, и Алехандро переключился на другие.
Привить Джироламо любовь к такого вида досугу Алехандро так и не смог. Джироламо изредка посещал бордели – здоровое молодое тело требовало своего, однако не проявлял к сексу особого интереса. Скорее, он относился к нему, как к необходимости, как к требованию тела, такому же, как сон, еда или очищение.
11Если бы кто-нибудь попросил Алехандро описать своего воспитанника одним словом, он, не задумываясь, ответил бы «бесстрастность». Конечно, если бы счел необходимым отвечать.
Джироламо прилежно учился, но не проявлял ни к какому предмету особенного интереса. Он ел то, что ему предложат, спал, где постелют, надевал то, что дадут и делал то, что велят.
Чем старше становился Джироламо, тем интересней было Алехандро наблюдать за ним, испытывать на стойкость, пытаясь найти слабину, и радуясь, не находя ее.
Уже ребенком Джироламо проявлял весьма своеобразную логику. В своих решениях он руководствовался одной ему ведомой целесообразностью. Будучи по природе своей эмоциональным и любознательным, а где-то даже и авантюрным, он смог обуздать свой темперамент, просчитывая все затраты, потери и выгоды. Принятые решения часто были далеки от этических идеалов, но были весьма рациональны.
- Это же невозможно, синьор! Вы написали совершенно не так, как мы разбирали на прошлом уроке! Как можно быть столь тупым, чтобы не запомнить простейших примеров! – чехвостил Джироламо один из учителей математики, синьор Бертолле.
Мальчик покорно принимал поношения, смиренно уставившись в пол, однако губы его были упрямо поджаты.
Через полгода учитель попросил расчета, сокрушаясть, что более нерадивого ученика у него еще не было, и выражая надежду, что такому высокородному юноше никогда не потребуется его наука.
После учителя остались книги. И в свободное время, которого оставалось все меньше, Джироламо урывками читал их, что-то подсчитывая и чертя на обрывках бумаги.
Алехандро, конечно, донесли о занятиях мальчика. Он хмыкнул и велел пригласить другого учителя.
Ветхому старцу для начала показали черновики Джироламо, которые прислуга выбрасывала только после разрешения на то Алехандро. Старик только удивленно вскинул брови. И уже собирался что-то сказать, но…
- Предыдущий учитель считал его тупицей, - максимально небрежно постарался бросить Алехандро, - но малец продолжает пачкать бумагу.
…но ничего не сказал, расслышав эхо обиды в голосе потенциального нанимателя. Пожевал губами. Выслушал внушительный список изучаемых дисциплин. Ознакомился с книгами, по которым учился молодой граф, а затем изъявил желание проэкзаменовать и его самого.
Джироламо, наученный предыдущим опытом, прилежно произвел все расчёты, согласно книжным правилам. Учитель хмыкнул в седую бороду и, внимательно глядя на юношу, проскрипел:
- Особой бездарности в сем юноше я не усматриваю. Готов продолжить его обучение.
На последней фразе глаза Алехандро мстительно вспыхнули. Продолжать - означало, не начать сначала. Алехандро услышал то, что хотел сказать старик.
А какое-то время спустя все знали, что Пьетро Бертолле разбирается в математике не лучше базарной торговки, и уж если юноше из приличной семьи надо знать эту науку, то за обучением лучше обратиться к той же торговке, чем к Бертолле.
Никому не позволено хаять принадлежащее Алехандро.
Так началась своеобразная игра: учитель объяснял, Джироламо прилежно решал по книгам и под руководством ментора и самостоятельно, грамотно выписывая аккуратным почерком формулы. Но после занятий учитель, сделав вид, что его одолела старческая дремота, давал ученику немного свободного времени. Джироламо пользовался этим, выстраивая оригинальные и нестандартные решения скучных задач, придумывал свои.
Какое-то время спустя учитель, якобы по ошибке, вместе со своими бумагами прихватил несколько черновиков Джироламо. До следующего занятия мальчик не находил себе места: он был благодарен новому учителю за возможность поиграть с числами, но боялся, что, как и прошлому, его забавы будут не по нраву. Да и задачу, что была на тех листах, он так и не успел решить. Оставалось надеяться, что по такой же рассеянности старик не заметит листов или просто выбросит их за ненадобностью.
Но следующий урок начался с легших на стол ученика черновиков. С правками в сложных местах.
- Я тут прихватил нечаянно, уж простите старика, синьор, - глаза в складках морщин сверкнули улыбкой.
Больше старческая сонливость их уроки не прерывала.
Несколько лет спустя еще более постаревший математик вошел в учебную комнату Джироламо.
- Мой дорогой мальчик, - обратился он к ученику.
Было видно, что старик волновался и заранее готовил пространную речь. Но остановился, пожевал губами. И продолжил не так, как собирался:
- Собираетесь ли вы, юноша, посвятить всю свою жизнь наукам?
- Не уверен, синьор, - как обычно, тщательно подбирая слова, произнес Джироламо. – Моей жизнью я не распоряжаюсь. Не думаю, что дядюшке угодно видеть меня ученым мужем.
Старик кивнул.
- Тогда мне незачем вас дальше учить. Нет-нет, не спорьте, юноша. Дальнейшие занятия потребуют больше времени и усилий, а результатом будет только ваше удовольствие от изящного решения. Или муки от невозможности найти его. Так что если вы не намереваетесь превратиться в разваливающуюся рухлядь, подобную мне, - и он подмигнул откуда-то избесчисленных морщин ясным глазом, - то направьте ваши силы на другое. Пусть математика станет вам верной прислугой, а не хозяйкой вашего разума.
Джироламо молчал. Не то, чтобы его уж так увлекала математика. Скорее, произведение расчетов упорядочивали разум, сосредотачивали, успокаивали. Всегда есть решение – говорил его учитель – просто мы не всегда владеем нужным орудием.
Наконец юноша оторвал взгляд от стопки чистых листов, приготовленных для сегодняшнего занятия:
- Вы уже объявили дяде о своем решении?
- Сначала я хотел поговорить с вами.
Джироламо кивнул.
- Мы можем провести еще этот урок?
Учитель покачал головой:
- Не стоит. Долгие проводы – лишние слезы. Мне жаль оставлять тебя, мой мальчик, но это, возможно, лучшее, что я могу для тебя сделать.
Медленно и аккуратно Джироламо сложил бумаги, перья, карандаши, убрал в ящик своего стола чертежные приборы, вернул книги на полку.
Далее он повернулся к учителю и твердым, хоть и чуть севшим голосом произнес:
- Благодарю Вас, синьор, за все, что вы сделали для меня, за все, чему научили. Желаю Вам долгих лет, крепкого здоровья и достойных учеников.
Затем низко поклонился и вышел из комнаты.
Спокойным, размеренным шагом юноша вернулся в свою комнату, сел в кресло и просидел там, не шелохнувшись, до следующего урока.
Больше Джироламо Риарио делла Ровере никогда не тратил свое время на самостоятельные занятия математикой.
12 (оживим покойничка?)И все же большинство учителей не интересовалось учеником более, чем в пределах своего предмета. Отчитав требуемый курс, они с легким сердцем и тяжелым кошельком расставались с Джироламо. Он учился быстро и старательно. Иногда – потому, что предмет был ему интересен. Чаще – потому, что понимал: Алехандро тратит на учителей огромные деньги (однажды Джироламо подсчитал, во что обходится его обучение – и ужаснулся полученной сумме). Мальчик совершенно не представлял, в каком ремесле могут понадобиться все вкладываемые в него знания и умения, но рассудил, что Алехандро виднее. И пока он может только стараться максимально все освоить, чтобы быть полезным своему благодетелю.
Дольше всех продержался некий не то китаец, не то тибетец, а то и вовсе японец. Словом, из тех, кого в просвещенной Европе пренебрежительно звали узкоглазыми обезьянами. Никто не знал, как его зовут. Среди прислуги ходили слухи, что этот человек проклят и не имеет имени. Джироламо же, вслушавшись в мяукающий акцент нового учителя, полагал, что язык простого смертного не в состоянии воспроизвести звуки, служившие ему именем.
Сам учитель представился как Мастер. Джироламо воспринял это как факт и принялся с обычным усердием осваивать новую науку.
Мастер учил Джироламо драться. Не сражаться, подобно благородным рыцарям, не высокому искусству восточных единоборств, где из иероглифов поз слагались сказания о великих битвах, не грязным приемам уличных потасовок – Мастер учил убивать. Не жалеть ничего и никого, включая себя. Использовать любое оружие – по правилам и без, превращать в оружие все, до чего дотянется рука - гвоздь, ветку и даже горсть земли, становиться оружием самому, выбирать момент для обмана и подлости, использовать все уловки для одной цели – убить. Не повергнуть, не превзойти – уничтожить. Отбросить все эмоции, не знать жалости и снисхождения, не реагировать на мольбы – только убить. Наука Мастера прекрасно ложилась на понимания Джироламо о рациональном. Возможно, именно с Мастером Джироламо мог бы сблизиться, но Мастера не интересовал сам мальчик так же, как кузнеца – чувства металла на наковальне. Мастер ковал оружие.
Джироламо же всем сердцем ненавидел ранние подъемы, изматывающие занятия на свежем воздухе в любую погоду и невнятное недовольное ворчание Мастера на своем языке, когда совершенно непонятно, чем именно учитель недоволен.
Часто, прилагая нечеловеческие усилия, чтобы разлепить веки за час до промозглого зимнего рассвета, Джироламо был готов убить Мастера и уснуть тут же, на прихваченной холодом траве, и хорошо бы – навсегда. Но потом сам себя одергивал, напоминая себе, что убить Мастера можно лишь в том случае, если стать равным ему по мастерству, а до этого еще далеко. Поэтому мальчишка с полузакрытыми глазами пытался натянуть на себя что потеплее и покорно плелся во двор, где с удивлением обнаруживал, что натянутая одежда неудобна, а ему самому уже жарко от интенсивных занятий. Ну или холодно от вылитого на него ведра воды. Но потом – все равно жарко. Возможно, это подсознательное желание избавиться от постоянного дискомфорта и заставляло Джироламо выкладываться на тренировках в полую силу, достать, ударить хоть раз. Но Мастер постоянно уворачивался, то делая обманные движения, то просто отступая в сторону, то совершенно непостижимым образом оказываясь не там, где ожидал ученик.
«Ничего, - шептал мальчишке где-то на окраине сознания бесплотный голос. Именно в эти моменты Мастер довольно улыбался, будто тоже слыша этот шепот, - его работа – меня учить. И когда я научусь…» Что будет после этого Джироламо, как правило, додумать не успевал. К этому моменту он уже полностью просыпался.
В очередной визит портного Джироламо, помимо прочей одежды, заказал себе широкие штаны на шнурке и такую же широкую рубаху с завязками, какие носил на тренировки Мастер. Чем сэкономил себе несколько минут сна по утрам.
В один из пасмурных дней поздней осени Мастер выгнал ученика на тренировку еще до рассвета. Солнце близилось к полудню, когда под проливным дождем Мастер прервал бой на средине, поклонился Джироламо, как обычно в конце занятия, после чего направился прямо в дом, к Алехандро.
Не обращая внимания ни на слуг, кинувшихся вытирать за Мастером натекшие лужи, ни на то, занят ли хозяин дома, он замер перед Алехандро с достоинством античной статуи.
- Это всё, - сказал он в полголоса.
Алехандро тяжко вздохнул. Он понимал, что за неполные пять лет, пока Мастер занимался мальчишкой, невозможно создать такого же совершенного убийцу, каким был Мастер. Но если уж он прощается, это означает, что научить мальчика чему-то еще невозможно.
Алехандро молча достал из шкафа увесистый мешочек с золотом.
Через полчаса Мастер, даже не переодевшись, оседлал лучшего коня из конюшни и исчез. На память о Мастере Джироламо осталась привычка к ежедневным тренировкам.
-
-
24.02.2019 в 14:23не бросить это все.
ни в коем случае!!! спасибо, что поделилась!!
прочлось на одном дыхании, и заинтриговала, черт возьми!
-
-
24.02.2019 в 14:32Спасибо!
-
-
24.02.2019 в 15:48прям любопытно, что же такого в бедной девочке, что эти двое не поленились её обхаживать
-
-
24.02.2019 в 15:53-
-
24.02.2019 в 16:06значит её надо было окучивать несколько дней хотя бы
не слишком ли много усилий ради того, чтобы просто проверить, как оно с женщинами?
отсюда и мысль, что это жжж неспроста
-
-
24.02.2019 в 16:13-
-
24.02.2019 в 17:08*Asher*, спасибо!
-
-
24.02.2019 в 17:12как по мне крайне любопытное начало
не бросай!!
Нас уже минимум четверо любопытствующих!
а ничего.
Прям-таки ничего? А ключик?
-
-
24.02.2019 в 17:44Практически. Симпатичная не очень умная еврейка, из хорошей семьи, образованная (ну, то есть про стихи под луной понимает) - в случае чего и пожаловаться некому. Подвернулась под руку братцам (а они и сами весьма себе даже ничего, привлекательные парни), слово за слово - и вот...
А ключик?
А кто про него, кроме нас, знает-то?
-
-
24.02.2019 в 19:05-
-
24.02.2019 в 19:55и вот
А кто про него, кроме нас, знает-то?
То есть они у нее его не видели?
-
-
25.02.2019 в 03:42psi-koks,То есть они у нее его не видели?
Франческо нет дела до малолетнего ублюдка, а Алехандро все эти ключи и книги вдоль хитона.
-
-
25.02.2019 в 13:23-
-
25.02.2019 в 13:32-
-
25.02.2019 в 13:34-
-
25.02.2019 в 13:36А может не надо туда ,а?
-
-
25.02.2019 в 13:47-
-
25.02.2019 в 14:58-
-
25.02.2019 в 19:15+1
-
-
25.02.2019 в 22:47-
-
25.02.2019 в 23:02(задумчиво) Сдается мне, это заговор, господа...
-
-
25.02.2019 в 23:07-
-
25.02.2019 в 23:21-
-
26.02.2019 в 20:13Сдается мне, это заговор, господа...
и ведь сработало!!))))))
урааа альтернативкам!!!!
удивила, так удивила!
-
-
26.02.2019 в 20:28Ну, в плане альтернативок, до кое-кого (не будем показывать пальцем) мне далеко!
удивила, так удивила!
Не, ну можно было, конечно, его из жалости отбить у бродячих собак на улице, но это было бы перебором, наверное...
-
-
26.02.2019 в 20:35надо, Федя, надо!
+1001
-
-
26.02.2019 в 21:01-
-
26.02.2019 в 21:06Хотя, сильно подозреваю, из огня да в полымя
вот тут 100%!!
пиши еще!
-
-
26.02.2019 в 21:12Это нормальная практика для тех времен. Мальчиков лет с пяти, а то и с четырех приходовали. Так что Джироламо еще "засиделся в девках". Но виной всему его щуплость и длинный нос!
-
-
26.02.2019 в 21:13Не, ну можно было, конечно, его из жалости отбить у бродячих собак на улице, но это было бы перебором, наверное...
ЗАЧЕМ ты это сказала?опытный образецпробный вариант) + гипотетически ж есть Лукреция с сестрой)